Преодолей себя - Александр Ежов

Пауль заметил, что Настя расстроена, задумчива, отвечала невпопад.

В лесу прохладно и сыро, пахло мокрым снегом. На елках ледяной бисер. Тряхни веточку — и дождик окропит тебя, словно бы прикоснется ласковой рукой. В этом царстве тишины и покоя Насте стало легче думать, нервы успокоились, и она сказала Паулю:

— Прошу тебя, Пауль, почитай стихи Гейне. У него есть хорошие строки.

Он тихим голосом стал декламировать:

Буди барабаном уснувших,

Тревогу без устали бей:

Вперед и вперед подвигайся —

В том тайна премудрости всей.

— Хорошо, Пауль, очень хорошо! — сказала Настя. — Какие слова: «Буди барабаном уснувших»! Словно бы для нас написал Генрих Гейне. И сколько бы ни прошло лет, а стихи поэта будут пробуждать к борьбе и добру.

— Да, именно так,— согласился Пауль. — Настоящая поэзия не умирает. Даже в такие горькие дни она помогает нам. А почему ты грустишь, Настя? — неожиданно спросил он.

— Я была там, в землянке,— ответила она,— видела твоего соотечественника Брунса. Он офицер, фашист, эсэсовец... Его допрашивали.

— И что он сказал на этом допросе?

— Все еще верит в победу немецкого вермахта, но держится достойно, не просит пощады.

— Да, я понимаю,— ответил Пауль. — Понимаю таких людей. Их не исправишь. Они до конца останутся злодеями и погибнут со своим фюрером.

— Там схвачен еще один негодяй. — Настя помедлила и продолжала: — Он русский. Предал свой народ в трудный час, перешел на сторону фашистов, убивал людей, может, детей убивал. Я ненавижу этого человека. Он пытался оклеветать и меня, но просчитался. Ему не поверили. Потому и грустно мне в эти минуты.

— Не принимай все близко к сердцу,— успокаивал ее Пауль. — Клеветник будет наказан. Получит свое. А у нас с тобой впереди дела. Только держат почему-то долго, не посылают никуда. Почему?

— Видимо, срок не пришел. Я готова в любую минуту,— ответила Настя. — Готова пойти с тобой, Пауль, с Пашей Кудряшовой, пойти на любое задание. И не боюсь смерти. Ты веришь мне?

— Верю,— ответил он. — И навсегда.

Она посмотрела на него внимательно, подумала и добавила:

— Мы пойдем, Пауль. Обязательно своей дорогой пойдем. С открытым сердцем. И докажем каждому, что верны своему идеалу до конца.

Словно бы клятву дали они друг другу, и с этого момента Настя поняла, что судьба ее, очень нелегкая, будет неразрывно связана с немцем Паулем Ноглером.

Глава шестнадцатая

Через три дня, в субботний полдень, Настю Усачеву вызвал начальник особого отдела Гурьянов. Вошла в землянку, остановилась у порога, точно слепая. В землянке сквозь маленькое оконце еле пробивался слабый лучик света, и Настя в первые секунды не могла ничего рассмотреть в непривычной обстановке — в помещении было полутемно. И только через минуту она разглядела Гурьянова, очертания его фигуры теперь проступали ярко и отчетливо: лицо, руки, спокойно лежащие на столе, и весь он показался необычайно спокойным и обыкновенным.

— Садитесь, Усачева,— пригласил он, и Настя села на лавку в предчувствии чего-то необычного.

Что скажет Гурьянов, зачем вызвал? Наверное, пришел тот звездный час и для нее, для Пауля Ноглера, для Паши Кудряшовой.

— Я вот по какому делу,— начал Гурьянов не торопясь, спокойным голосом. — Сегодня ночью сбежал из-под стражи и неведомо где скрывается полицай Синюшихин.

— Сбежал? Почему сбежал? — Настя привстала со скамейки. Она была ошарашена этой новостью.

— Часовой проворонил... Задремал на посту. А Синюшихин выломал крышу и... был таков.

— Что же делать теперь?! — Настя была подавлена — Что делать?

Она ненавидела Синюшихина. И вот на тебе — сбежал… Настя ждала, что скажет Гурьянов, а он молчал, спокойно курил, однако она заметила, что рука его лежала на столе неспокойно — слегка вздрагивала, и дымок от цигарки волнисто покачивался и таял в полусумраке потолка. Настя поняла, что и начальник особого отдела волнуется и, возможно, не знает, что делать и как ей ответить. Наконец он сказал:

— Синюшихина расстрелять должны были утром, на рассвете...

— Сегодня?

— Да, сегодня.

— И что же теперь?

— Приговор надо привести в исполнение, хотя и с опозданием, но надо непременно. И ты должна нам помочь, Настя, должна. Ты ведь опытная разведчица. Пошлем тебя с надежным человеком, чтобы выследить негодяя. Найти и... — Он не договорил, смотрел и ждал, что она скажет.

— А кто этот человек, с которым я должна пойти? — спросила она. — Не Пауль Ноглер?

— Нет-нет, не он, совсем другой человек.

— А кто же?

— Афиноген Чакак. Знаком он тебе?

— Немного знаю. Это кучерявый такой? Чуваш?

— Вот с ним и пойдешь. Сегодня же. Пойдете сначала в Нечаевку. Может, он, Синюшихин, прячется у матери. Чакак проинструктирован и знает, что делать.

Афиноген Чакак встретил ее у выхода из землянки. Он стоял перед Настей точно изваяние, настоящий витязь из сказки, кряжистый, ладный, глядел на нее озорно и весело. Из-под шапки-кубанки выбивались густые каштановые кудри, лицо скуластое, доброе, располагающее. «Такой не подведет,— подумала Настя,— видно сразу — смелый и решительный». Чакак протянул широкую ладонь, и пожатие руки было таким крепким, что она чуть не вскрикнула.

— Будем знакомы,— сказал он немножко картавым гортанным голосом. — Хотя уж знакомы мал-мальски. Афиногеном меня звать. А фамилия — Чакак.

— Настя,— ответила она, — Значит, в путь-дорожку дальнюю?

— Да, пойдем, Настя, выполнять задание. Поведешь, куда надо, а я уж там сработаю как положено. Со мной не бойся, я удачливый.

Настя посмотрела на Афиногена и снова подумала: «Да, с таким отчаянным парнем не

страшно пойти хоть куда, такой и в огне не сгорит, и в воде не утонет». Чакак известен был в партизанской бригаде как неустрашимый разведчик и подрывник, человек хладнокровный, отчаянный и, что самое главное, надежный. Бывали случаи — раненых выносил на спине из самых опасных мест, спасал в любых условиях.

В тот же день Чакак и Настя вышли из партизанского лагеря, шли по проселочной дороге и молчали. Настя горела нетерпением: хотелось спросить, как Афиноген попал к партизанам, какие пути привели его в эти края. Хотела расспросить и не решалась, но Чакак сам начал рассказывать о себе. Говорил он тихо, взмахивая правой рукой, и русские слова в его горле словно бы булькали и переливались.

— Из Чувашии я родом-то. Есть такое село под названием Юнга, недалеко от Волги. Большая деревня. Домов пятьсот. Вот там и родился, там и рос.

— А как сюда попал, в партизаны?