Елена Прекрасная - Виорэль Михайлович Ломов

Премьера фильма произвела на кинофестивале фурор и внесла основную интригу в конкурсную программу. Когда зал от напряженного ожидания сотен любителей кино и десятков претендентов на главный приз, казалось, лопнет, объявили, что заветная статуэтка достается российскому фильму «Встреча с Татьяной». Режиссер и Елена, уже получившая приз за лучшую женскую роль, встали, вышли на сцену. Режиссер поблагодарил организаторов кинофестиваля и жюри за оказанную часть. Зрительный зал приветствовал их стоя, сверкали фотовспышки, слышались крики русских фанатов: «Браво! Брависсимо! Ренессанс русского кино!»

– Клянусь, Алексей, я ни щепотки совести или справедливости не добавила в атмосферу зала! – божилась консультант-колдунья Кольгрима, платочком промокая слезящиеся глаза. – Это всё он и она!

– Ржевский-то, змей, зеленый, обошли наградой! – не без удовольствия произнес Алексей.

– Сам не позеленей! – бросила Кольгрима.

Елена думала, что эйфория от победы продлится долго, но уже через день, когда делегация вернулась в Москву, ликование сменилось тихой радостью от хорошо сделанного дела.

Режиссер принял сценарий Красновой практически без доработок. Похвалил:

– Крепко, штучно, зримо. Где накопала столько деталей? Придумала? Или из Интернета? Смотри, там много вранья.

– Кое-что нашла в воспоминаниях современников Модильяни, а много тетушка подсказала. Она досконально знает то время. Жила тогда.

Наставник решил, что ослышался, но ему достаточно было и простой ссылки на Кольгриму, поразившую его еще во время съемок «Онегина» своим познаниями по эпохе Николая I.

– Кого видишь в главной роли? Впрочем, знаю. Его? – он показал фотографию Алексея, на которой тот был точь-в-точь Амедео начала десятых годов.

– Да, его.

– Угу, – утвердил фотопробу мэтр. – Посмотрим еще, как он перед камерой.

Елене он предложил сыграть таинственную незнакомку, ставшую недосягаемым идеалом для художника, красавицу-модель и одновременно Музу, являвшуюся ему в алкогольном бреду и в мгновения творческого экстаза. Режиссер хотел предложить и Кольгриме роль Розали, хозяйки харчевни, не давшей умереть Моди с голода, но та отказалась:

– Не выношу света пюпитров. Пардон, юпитров! Да что я – юпитеров! Мой троюродный трехглавый дядюшка Змей Горыныч, внук Юпитера, чуть не ослеп от них. В дни полнолуния его можно увидеть в небе над Сочи. Взлетает и садится в Адлере, а над морем смерчем: «У-у-у!» Розали! Как же, встречались как-то! Для нее у меня бюст маловат и глотка не такая луженая! Но спасибо, дорогой мэтр, сердечный мой вам книксен! – Кольгрима соскочила со стула, слегка присев и чуть-чуть поклонившись, она, пощелкивая непонятно откуда взявшимися кастаньетами, озорно прошлась в соблазнительной сарабанде. Восхищенный режиссер растроганно поцеловал танцовщице-консультанту руку.

– Вас опасно снимать! – со смехом сказал он. – Отберете хлеб у всех актрис.

– А то! Пусть знают наших! – подтвердила тетушка. – Что вы хотите? Старая школа! Начало двадцатого века! Шимми, Блэк Боттом, квикстеп, кейкуок! А балет Баланчина! Выдастся минутка, столько расскажу о Джордже-проказнике! Помнится, он говаривал: «Чтобы сделать хороший балет, нужно любить красивых женщин». И любил. И кто в него теперь за это бросит камень?

Но тетушка была бы не тетушкой, если бы не завершила спич словами о себе (даже если и до этого они были исключительно о ней):

– И вообще, кем я только не была! Балериной, простой танцоркой, арендатором и заодно премьершей-балериной и премьершей-солисткой в частном театре! А вот премьер-министром не была. Сначала вакансия была занята Петром Аркадьевичем Столыпиным, а потом сэром Уинстоном Черчиллем!

Слушать тетушку было наслаждение! Но надо было и делами заниматься. Режиссер развел руками – дела, дела! – и занялся делами. Их них, пожалуй, главным было то, что он присовокупил сценарий Елены к своему и велел указать в титрах двух авторов сценария – его и Елену Прекрасную-Краснову (именно так). На главную роль в фильме мэтр утвердил Алексея – уж очень тот был похож на знаменитого модерниста, к тому же и сам художник по натуре. Когда режиссеру коллеги указывали на то, что Алексей не профессионал, он возражал: «Ну и что? У Пазолини роль Иисуса Христа исполнил вообще девятнадцатилетний студент!»

До съемок Елена считала, что ей будет не просто играть те сцены с Модильяни, которые она прожила то ли во сне, то ли наяву (кто их знает?), и затем еще раз при написании сценария. Похоже, что дается с потом и кровью, описать можно только кровью! К тому же предстояло исполнить роль не просто одной из пассий художника, а единственную, к тому же Музу!..

На деле всё оказалось гораздо легче. Но одновременно и сложнее. Алексей был не Моди, и она с ним была не она, а словно кто-то чужой, квартирант, занимавший уголок ее души, кого, похоже, вовсе не коснулись ее реальные метания. Прекрасно видевшая это тетушка подсказала племяннице:

– У тебя, дорогуша, ничего не получится с ролью, если не влюбишься в Алексея, как в настоящего Модильяни. Я вовсе не призываю тебя прыгать к нему в кровать. Без искренних чувств выйдет белиберда! Без них надо быть или гениальной актрисой или гениальной притворщицей…

– Тетушка, а это не одно и то же? – спросила Елена, но та пропустила вопрос мимо ушей, зацепившись лишь за «гениальных актрис»:

– Ну, гениальных актрис, не считая меня, нет. А тебе в помощь – кто нужен?

– Бог в помощь!

– Не возражаю. А тебе в помощь, если кто и нужен, так это настоящий Модильяни, – сказала задумчиво Кольгрима. – Что ж, рассмотрим, сударыня, вашу заявку и подумаем, как вам помочь. Только не вздумай смыться куда-нибудь. Держи себя в руках! Не девочка уже, в конце концов!

Предстояло снять важную сцену в «Ротонде», ключевую для образа Модильяни, когда художник тщетно пытается изобразить то, что ему привиделось то ли во снах, то ли в бреду, то ль наяву. А может, и всегда было перед его мысленным взором. Не исключено, что искусник просто пребывал в наваждении и лихорадочном возбуждении – и не было никакой Музы, а точила его одна лишь тоска по иной жизни. В такие моменты у Моди ничего не получалось, и он с возраставшим раздражением отбрасывал, мял, рвал рисунки. И так тяжко было ему, точно бесы истязали его душу.

Кольгрима и Елена подсказали Алексею (он еще был и художником картины), как выглядела «Ротонда» в начале прошлого века. Когда выстроили декорации, девушка, увидев их в первый раз, почувствовала тоску, но обычная суета заглушила ее.

Алексея принарядили в желтую куртку Модильяни, препоясали красным кушаком, принесенными специально для этой сцены Еленой, и он стал и впрямь (как и обещала проницательная тетушка) точь-в-точь Моди. Тем не менее молодой человек,