Сборник 'ИЗБРАННОЕ' - Теодор Гамильтон Старджон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хороший мозгоправ, – пробормотал я. Чувствовал я себя просто здорово.
Снаружи я помедлил, затем вернулся в кабинет. Стерн поглядел на меня.
– Садись-ка сюда, сынок.
– Извините, – отвечал я. – Простите, сэр, ошибся дверью.
– Ничего, – отвечал он.
Я вышел, закрыл за собой дверь и всю дорогу к полицейскому участку ухмылялся. Сообщение о смерти мисс Кью пройдет без задоринки. Иногда я даже посмеивался, подумывая о Стерне: как он будет морщить лоб, вспоминая события забытого дня и обнаружив в столе невесть откуда свалившуюся тысячу долларов. Так-то куда забавнее, чем пожелать ему помереть. Кстати, а что такое мораль?
Часть третья. Мораль
– И кем же он вам приходится, мисс Джеральд? – осведомился шериф.
– Джерард, – поправила она. Странный рот, зеленовато-серые глаза. – Он мой кузен.
– Все мы, Адамовы дети, кузены через праотца Адама. Надо бы точнее.
– Семь лет назад он служил в ВВС, – сказала она. – А потом начались неприятности. Его уволили по состоянию здоровья.
Шериф покопался в папке, лежавшей на столе.
– Помните имя доктора?
– Сперва был Томпсон, потом Бромфилд. Он и подписал заключение.
– Кем он был до службы в авиации?
– Инженером. То есть стал бы, если бы успел окончить училище.
– А почему не окончил?
Она пожала плечами:
– Он тогда пропал.
– Так откуда вы знаете, что он здесь?
– Я узнаю его везде, – отвечала она, – я видела… я видела, как это случилось.
– Видели? – Шериф сложил папку и бросил ее на стол. – Знаете, мисс Джерард, не мое дело давать людям советы, но вы, кажется, приличная девушка. Почему же вы не можете просто позабыть о нем?
– Мне бы хотелось повидать его, если это возможно.
– Он не в своем уме. Вы не знали этого?
– Нет.
– Разбил кулаком оконное стекло. Без веской причины.
Она ждала. Шериф настаивал:
– Он неопрятен. Не помнит даже своего имени.
– Так могу ли я увидеть его?
Шериф буркнул что-то неразборчивое и встал.
– Будь у этих недоумков из ВВС хоть сколько-нибудь соображения, они определили бы его куда надо, а не в тюрьму.
Стены коридора были выложены усыпанными заклепками стальными пластинами, выкрашенными в кремовый цвет сверху и в горчичный снизу. Каждый шаг вызывал гулкий резонанс. Шериф отпер дверь с узким зарешеченным оконцем. Они вошли, шериф запер за собой дверь, пропустив ее вперед, в большое, похожее на сарай помещение с бетонными стенами и потолком. Вокруг него шло некое подобие балкона, под и над которым располагалось около двадцати зарешеченных холодных и неуютных камер. Занятыми были с полдюжины.
– А на что вы, собственно, рассчитывали? – вопросил шериф, заметив выражение на ее лице. – Здесь у нас не Уолдорф-плаза или что-нить такое же.
Они подошли к одной из камер в нижнем ряду.
– А ну-ка просыпайся, Бэрроуз. К тебе дама.
– Гип! О Гип!
Заключенный не шевельнулся. Он раскинулся на матрасе, лежащем прямо на стальном полу. Левая рука была замотана грязной повязкой.
– Видите, мисс, ни слова! Довольно?
– Могу ли я переговорить с ним с глазу на глаз? Впустите меня к нему, – выдохнула она.
– Как бы чего не случилось, – предупредил шериф.
Она пристально посмотрела на него. И, отпирая дверь камеры, шериф промолвил:
– Если что – вопите громче. Я тут поблизости. А ты, Бэрроуз, смотри у меня, не то получишь пулю, – и он запер за ней дверь камеры.
Девушка подождала, пока шериф отошел, и склонилась над заключенным.
– Гип, – пробормотала она, – Гип Бэрроуз.
Померкшие глаза шевельнулись в глазницах, повернулись в ее сторону. Медленно моргнули и неторопливо открылись опять.
Она встала рядом с ним на колени.
– Мистер Бэрроуз, – шепнула она. – Вы не знаете меня. Я сказала им, что вы мой двоюродный брат. Я хочу помочь вам.
Он молчал. Она сказала:
– Я хочу помочь вам выбраться отсюда. Вы хотите вернуться на свободу?
Он долго глядел ей в лицо. Потом глаза его совершили путь к запертой двери и вернулись к ее лицу.
Она прикоснулась к его лбу, к щеке. Показала на грязную повязку:
– Сильно болит?
Он рассеянно перевел взгляд от ее лица к повязке. Потом с трудом посмотрел на нее снова. Она спросила:
– Не хотите ли вы что-то сказать?
Он молчал так долго, что она поднялась.
– Пожалуй, мне лучше уйти. Но вы все-таки не забывайте обо мне. Я помогу вам. – И она повернулась к двери.
Он спросил:
– Почему?
Она вернулась назад:
– Потому что вы – грязный, избитый, никому не нужный… и потому что я знаю, кто вы на самом деле.
– Вы безумны, – устало пробормотал он.
Она улыбнулась:
– О вас здесь говорят то же самое. Значит, у нас много общего.
Он грязно выругался.
Она невозмутимо ответила:
– И за этим вы тоже не спрячетесь. А теперь слушайте меня. Сегодня днем вас посетят двое. Один – доктор. Второй – адвокат. К вечеру вы выйдете на свободу.
Он приподнял голову, и на его летаргическом лице проступили наконец признаки чувства. Оно могло казаться каким угодно, только не доброжелательным. Голос его исходил из недр груди:
– Что еще за доктор?
– Хирург, у вас ведь поранена рука, – ровно отвечала она. – Не психиатр. Вам не придется заново переживать освидетельствование.
Он откинул голову назад. Оживление медленно покидало его. Она подождала, но, не получив ответа, повернулась и позвала шерифа.
Это было несложно. Приговор предусматривал два месяца за злостное хулиганство. И не определял альтернативы в виде штрафа. Адвокат мгновенно доказал, что подобная альтернатива должна была существовать. Штраф был выплачен. В новой чистой повязке и грязной одежде Бэрроуза провели мимо сердитого шерифа, расточавшего угрозы и живописавшего, что именно ждет всякого грязного типа, осмелившегося снова сунуть нос в городок.
Девушка ожидала его на улице. Гип, чувствуя себя дураком, стоял на крыльце, пока она заканчивала разговор с адвокатом. Наконец тот удалился, и она притронулась к его локтю.
– Пошли, Гип.
Он следовал за ней, как заводная игрушка, ноги словно сами несли его в нужную сторону. Дважды свернув за угол, они поднялись по чистым ступеням дома, стоявшего среди прочих строений как-то строго и особняком, словно старая дева. Окошко над дверью поблескивало цветными стеклами витража. Девушка отперла одним ключом входную дверь, другим ключом дверь в прихожую. Они вошли в коридор, затем в комнату с эркером. Высокий потолок, много воздуха, чистота.
Впервые он что-то сделал по собственной воле: медленно повернулся, одну за другой разглядывая стены, приподнял за уголок салфетку на туалетном столике, дал ему опуститься.
– Ваша комната?
– Ваша, – ответила
