Убиться веником, ваше высочество! (СИ) - Даниэль Брэйн

— Что это? — прищурившись, спросил Бенко. — Пряности? Откуда у тебя столько добра?

— Я забрала их в лесу, — ответила я. — Сомро и Монто сказали, что я имею на это право. Но я должна заплатить много денег, если буду их продавать, поэтому… я отдаю их тебе просто так.

— Просто так ничего не бывает, — Бенко откинулся на спинку высокого резного стула и продолжил меня изучать с тем же прищуром. Я пожала плечами. — Но как скажешь. Что тут… соль, перец… шафран? Это очень дорого стоит. Уверена, что не хочешь мне это продать?

Я помотала головой. Бенко улыбнулся.

— Твои мать или отец не гномы? — спросил он, и я опять пожала плечами. — Больно ты хитрая. Я-то тоже должен платить подати с продажи этих пряностей.

— Ты можешь добавлять их в блюда, которые подаешь. Тогда ты будешь платить подати только с того, что действительно продал, а не с того, что у тебя еще осталось.

Бенко открыл рот. Закрыл. Выпрямился, подергал себя за бороду, и я не могла уловить смысл его пантомимы. Возможно, он пытался мне намекнуть, что прямо сейчас он должен пригласить сурового гнома в синей форме и отправить меня в тюрьму, или отвести меня в участок самостоятельно, но Бенко вдруг расхохотался во все горло и завопил так, что сухоцветы смело из вазочек:

— Монто! Монто, иди сюда! Монто!

Раз за разом гномы повергали меня в ступор непредсказуемым поведением. Я понимала, что постепенно начну предугадывать их выходки и реагировать на них правильно, пока мне оставалось наблюдать и делать выводы. Хорошо бы верные.

— Монто! Вот ты где! — орал Бенко. — Захочешь наконец-то жениться, лучшей жены тебе не найти! У нее точно было гномы в роду, чтобы моя борода не росла! Послушай, что она мне сейчас сказала!

В голосе его был такой восторг, что я понадеялась — он не помчится трезвонить о моей идее по всему городу. Впрочем, о чем я, это же гномы, и это теперь наш общий секрет — мой и всей семьи Бенко.

Я рано легла спать, слушала, как пускают в воздух шутихи, и думала, что в невысказанной прямо идее войти в эту семью что-то есть.

В эту ночь я увидела реалистичный, последовательный, похожий на плохое воспоминание сон. Я никогда не была в самой церкви в Комстейне, если не считать, что монашки волокли меня через молельные комнаты, но мне приснился именно храм — огромный, остро пахнущий хвоей и медом; наверное, стояла зима. Я сидела в углу и смотрела, и слушала, как дивно поют скромно одетые девушки, нижняя половина лица у них была скрыта тканью. Девушки казались огромными, и лишь когда одна из них подошла и взяла меня на руки, я догадалась, что это я — совсем крошечная, малышка, мне, возможно, года два или три, и эта девушка — моя мать.

Она была монахиней? Я проснулась, меня потряхивало. Во сне не случилось ничего пугающего по-настоящему, но узнавать то, что было известно Эдме-до-Мартины, оказалось жутко.

Потом мне еще не единожды снилась мать, и я просыпалась и долго лежала, глядя в окно на острый, тонкий серпик луны и лисферу, разлегшуюся на ветке. Молодая, очень красивая монахиня или послушница, может, она была мне не мать, а сестра? Или няня? Кто я такая? А девушка или женщина, хранящая на людях обет молчания, нарушала его со мной наедине и учила меня читать по свиткам, я водила пальчиком, старательно складывала крупные яркие буквы в незнакомые слова высокой речи.

Память Эдме настигала меня беспощадно, и уже не только ночами. Слова, жесты, запахи вдруг пробуждали воспоминания, и я пыталась сбежать от них. Работала на износ, подшивала платья, которые отдала мне Мейя, возилась в садике, по наивному женскому обычаю прошлась по внешности: подстригла у брадобрейки волосы и постепенно приводила в порядок ноги. Я сидела в термах и терла ступни пемзой под веселую болтовню Мейи и крики играющих детей. Две молодые гномки что-то не поделили, и вопль одной хлестнул меня как пощечина:

— Вон отсюда! Убирайся!

Я выронила пемзу, увидев как наяву, как под такой же пронзительный крик моя мать — сестра или няня — хватает меня и выбегает в одной монашеской робе в осенний промозглый дождь, и видение было настолько острым, что я задрожала. Мейя убежала посмотреть на скандал, я сидела, обхватив себя руками, и меня лупили по голым плечам холодные струи.

Я тряхнула головой и поняла, что это кто-то из старших гномок наливает в деревянный тазик воды из ледяного водопада, чтобы разнять дерущихся девчонок.

— Они помешались! — взахлеб рассказывала Мейя на обратном пути. — Из-за какого-то парня, ты представляешь? Нет, не представляешь — из-за человеческого парня! Они сошли с ума, гномы никогда не ревнуют, да помоги им великие силы!

Я из вежливости кивала ее словам. У истории малышки Эдме могло не быть ни начала, ни развязки кроме того, что я уже знала: ее мать зарезали из-за пролитого дерьмового пойла.

Бенко ждал нас, несмотря на позднее время, и я насторожилась. Он обычно ложился спать очень рано и раньше всех вставал, но сейчас нетерпеливо бегал по залу.

— Эдме, иди-ка сюда, — загадочно позвал он, и я подчинилась. Даже если бы мне влетело за что-то, это отвлекло бы меня от моего — не моего — прошлого. — Держи. Твой заработок за неделю.

Я глупо, как рыба, таращилась на горку монет на стойке.

— Пятнадцать дукатов? — просипела я. — Мне?

— Ты видела цены, Эдме? А сколько у нас клиентов? — ужаснулся Бенко. — Я ходил утром в ратушу, просил разрешения выставлять столы и на улице, иначе мест на всех желающих не хватает.

— У меня будет больше работы, — кивнула я. Превосходно. Умаяться так, чтобы не было сил даже думать.

— Я найму еще одну работницу, — отмахнулся Бенко. — Твой маленький секрет сделал мне отличную прибыль, несмотря на подати, хе-хе… Ты заработала и больше, — и он решительно выложил еще пять дукатов. — Иди и купи себе самое красивое платье! Это твое новое жалование — двадцать дукатов в неделю.

Я заторможенно кивнула, сгребла монеты в карман фартука, повернулась и под смешки очень довольного Бенко пошла по залу, снимая со стульев брошенные на них несвежие скатерти. Во дворе я давно поставила корзину для грязного белья, и я вышла с ворохом скатертей и обмерла.

День сюрпризов не кончился.

— Я подумал, что поторопился с решетками, — произнес Монто