Дочь мента (СИ) - Рахманина Елена

Я похоронила её на кладбище рядом с мамой, и сидела на её могиле, разглядывая деревянный крест, понимая, что жить не хочу. Плакала от предательства всех вокруг. Собственного отца, Игоря, которого знала с детства, и Богдана, которого не знала совсем.

Мне хотелось отомстить так, чтобы Богдан почувствовал мою боль. Прожил её, как прожила я. Мучаясь в бессильной агонии. 

Я сжала в ладонях влажную землю и не отрываясь смотрела, как она, просачиваясь сквозь пальцы, падает обратно. Тогда я поняла, что хочу сделать. Снова пошла к Миле, единственному человеку, который меня не бросил, и попросила машину. 

О том, где находится особняк Хмельницкого, я могла лишь догадываться. Где-то недалеко от дома Лебедева. Знала это, запомнив один из разговоров со Скуратовым. Погода стояла ясная, и мне отлично были видны все эти дорогие дома. Выбрала самый вычурный из них и не ошиблась. Он напомнил мне поместье из «Унесённых ветром», с балюстрадами и колоннами, светлыми стенами в три этажа. 

Припарковалась неподалёку и решительно вышла из машины, с той самой сумкой, которая была со мной в день убийства Игоря. Я прошмыгнула на территорию вслед за въехавшей через автоматические ворота машиной и побежала к дому. У входа меня встретил вооруженный амбал. 

– Мне нужен Хмельницкий, – отвечаю я, глядя ему в глаза. 

– Всем он нужен. Вали отсюда. 

Я понимаю, что для такого человека, как Хмельницкий, я ничто. Но по рассказам о нём, у меня сложилось впечатление, что он никогда не упустит своего. Но если я была пешкой, то Богдан был важной фигурой на шахматной доске, а следовательно, всё, что может на него повлиять, имеет значение и для Хмельницкого, который точно был «королём». 

– Я от Скуратова, пропустите меня! 

Да, в его глазах я выгляжу как умалишённая. Бледная. Тощая. Страшная. На такую, как я, Скуратов никогда бы не посмотрел. И потому бритоголовый не верит моим словам. 

Не знаю, в какой момент мне стало абсолютно наплевать, что обо мне думают. Пусть принимают за сумасшедшую, только бы с Хмельницким поговорить. Я начинаю истошно орать. Гора мышц испуганно озирается, и я заканчиваю ор, лишь услышав знакомый голос.

– Что тут за балаган? 

Старый бандит смотрит на меня, будто не узнавая. 

– Я Ульяна, – напоминаю осипшим голосом. Горло дерёт. 

Он изучает меня хмуро, а потом пропускает в дом. Я следую за ним в кабинет, прижимая к себе сумку. Но перед началом диалога он наливает мне что-то в стакан и просит выпить. Адреналин в крови такого высокого уровня, что понимание происходящего становится невыносимо чётким. Я выпиваю всё залпом и через секунду осознаю, насколько это было опрометчиво. Но по телу разливается тепло, опаляя заледеневшее нутро, и я сажусь в кресло, некстати ощущая навалившуюся усталость.

– Чего ты хочешь, девочка? – спрашивает Хмельницкий, сканируя меня своими тёмными глазами, будто он способен разглядеть каждую мою извилину и прочитать всё, что она может выдать. 

Вместо ответа я достаю из сумки оружие, обёрнутое в шарф, и кладу ему на стол. Мужчина разворачивает свёрток и обнаруживает мой «подарок», сразу сообразив, кому принадлежит оружие.

– И что ты за это хочешь? – осторожно, словно спрашивая у полоумной, задаёт он вопрос. 

– Я хочу, чтобы Скуратов сдох в тюрьме, – упрямо взирая на него, выдаю своё горячее желание.

Хмельницкий начинает заливисто смеяться, чем вызывает во мне злость. Я веселю его. Маленькая жалкая девчонка со своими мелкими проблемами. 

– Ты думаешь, подобные Скуратову легко прощаются с жизнью? Такие, как он, не подыхают в тюрьмах. 

Он прекратил смеяться так же резко, как и начал, и смотрел на меня странным взглядом, от которого хотелось поёжиться. Изучал, будто под микроскопом, а у меня от него мурашки бегали под кожей. Но у меня возникла потребность рассказать ему всё произошедшее со мной, а он отчего-то крайне внимательно выслушал. И казалось, там, где-то очень глубоко в его душе, что-то проснулось, потому что я заметила проскользнувшее на его лице сострадание. Оно так резко контрастировало с его обликом, что легко читалось. Он пожалел меня. Чужой, посторонний человек, которому это чувство вообще не свойственно. И это заставило меня позорно разреветься, сидя на мягком, обитом дорогой тканью стуле, потому что даже собственный отец не проявил ко мне сочувствие. 

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Глава 17. Ульяна

Я вновь и вновь перечитывала строчки из уголовного дела Скуратова, которое по моему запросу прислали из города N. Приговор отменили, рассмотрение его уголовного дела возобновили ввиду появления новых обстоятельств. Это было просто невероятно. То самое оружие, из которого он застрелил Лебедева, оружие, которое я лично принесла к Хмельницкому, не являлось орудием убийства, по словам экспертов. Первая экспертиза была признана ошибочной. 

Когда я прекратила изучать материалы дела, моя голова разрывалась на тысячи кусочков. Этот сукин сын избежал тюрьмы. Да, он пробыл год в СИЗО и три года в колонии, но это ничтожно мало по сравнению с тем, что он по-настоящему заслуживал. Меня с такой силой пронзала злость, что стало потряхивать. Все эти годы я жила с мыслью, что я хоть немного, но сумела покарать его за ту несправедливость, которая по его вине произошла со мной и с нашей дочерью. А оказалось, он в очередной раз вышел сухим из воды.

Когда я вернулась от Скуратова домой, то ожидала, что муж кинется с расспросами, где я провела ночь, но он, сославшись на то, что сам не так давно приехал домой, делал вид, будто ничего странного не произошло. Подумаешь, жена посреди корпоратива на глазах у половины коллег едва ли не выпрыгнула из платья, а потом ушла с мероприятия всё в той же сомнительной компании «хозяина» своего мужа. 

Я стояла, прислонившись к стене, и наблюдала, как муж готовит ужин. Мне казалось, если возвести вокруг себя декорации нормальной жизни «как у всех», то так и будет, а на деле я играла в спектакле по собственной бездарной постановке роль отвратительной жены. Продолжать дальше этот фарс вдруг стало совершенно невыносимо.

– Олег, я ухожу. 

– Куда? – не отрываясь от своего занятия, спрашивает он.

– От тебя. Только новое жильё найду и съеду. 

Мои слова звучат так буднично, точно я напоминала ему о том, что он забыл яйца. Купить. В магазине. 

Я слышу, как он отодвигает сковороду в сторону, выключает газ и разворачивается ко мне лицом. Смотрит, будто видит впервые. 

– Ульяна, давай поговорим. 

Мотнула головой, не желая слышать его спокойный тон. Даже сейчас. 

– О чём говорить, Олежек? Ты явно заслужил себе нормальную жену, а не ту, которая ползает на корячках рядом с трупами, изучая следы асфиксии. 

– Я сам способен решить, какая жена мне нужна, – вдруг отвечает он с незнакомой мне твёрдостью в голосе. – Мы завтра поговорим, ты отдохнёшь, и мы поговорим. 

Но на следующий день всё пошло наперекосяк. Когда я вечером вернулась с работы, Олег кинул мне компрометирующие меня фотографии. Изучала их остекленевшими глазами: я и мужчина, лицо которого не разглядеть на фото. Зато моё видно отлично. Муж спрашивает, как я могу это прокомментировать, и в этот момент меня начинает разбирать смех, когда я пытаюсь подобрать слова о том, что меня подставили. Смеюсь и понимаю, у меня истерика, но остановиться не могу. Олега это только сильнее злит, потому что он не может сообразить, что с его женой.

– Прости, Олежек, прости, – вытираю с ресниц слёзы, придя в себя, – просто это действительно забавно. Я уверена, что у нас ничего с ним не было. 

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Хотелось добавить «почти», но язык всё же вовремя остановился. 

– Я хочу, чтобы к вечеру тебя здесь уже не было. Детей у нас нет, развод оформим быстро, а на квартиру можешь не рассчитывать. 

Мне даже не хотелось на это что-то отвечать, подобрала фотографии, надеясь, что у Олега они в единственном экземпляре, но зная, у кого хранятся исходники.