Возрождение – предтеча реформации и эпоха борьбы с Великой Русской Империей - Михаил Швецов

Безусловно, такое пафосное предписание заставляет внимательно следить за мыслью мэтра. Но почти каждый из выбранных абзацев содержит в себе уловку для неподготовленного читателя. Всё, как писал А. Зиновьев [9*]: «Мы с детства натренированы не обманывать, а вводить в заблуждение путём использования правды». Зачем? М. Алпатов выступает как пропагандист достижений эпохи Возрождения. Вместе с тем, фрагмент с возведением на пьедестал ложного авторитета Джотто и его последователей, скорее всего, заимствован им из работ зарубежных культурологов Средних веков, которые выполняли политический заказ по низведению принципов православной живописи (иконописи) в Европе.

Фигура Джотто была необходима для внедрения в сознание людей «древности» собственной истории молодой культуры, которая захотела называться наследницей античной, якобы, существовавшей тысячи лет назад.

Хватит испытывать замешательство твоих мыслей и чувств. Пусть баловню Советской власти и искусствоведения ответит гений, которого не могли знать даже твои прабабушки и прадедушки — тогдашние власти заботливо спрятали его вместе с трудами от внимания потомков. Читай [11*]:

«Внимание приступающего впервые к русским иконам XIV и XV веков, а отчасти XVI — го (как раз эпоха Возрождения — моя вставка) бывает поражено обыкновенно неожиданными перспективными соотношениями…Как в криволинейных, так и в ограниченных телах, на иконе бывают нередко показаны такие части и поверхности, которые не могут быть видны сразу. Так, при нормальности луча зрения к фасаду изображаемых зданий, у них бывают показаны совместно обе боковые стены; у евангелия видны сразу три или даже все четыре обреза; лицо — изображается с теменем, висками и ушами, отвёрнутыми вперёд и как бы распластанными на плоскости иконы, с повёрнутыми к зрителю плоскостями носа и других частей тела, которые не должны были бы быть показаны; характерны также горбы согбенных фигур деисусного ряда…

Но странное дело: эти «безграмотности» рисунка, которые, по-видимому, должны были бы привести в ярость всякого зрителя, … напротив того, не вызывают никакого досадного чувства и воспринимаются как нечто должное, даже нравятся.

Эти нарушения правил перспективы так настойчивы и часты, так, я бы сказал, систематичны, и притом упорно систематичны, что невольно рождается мысль о не (выделение жирным шрифтом и курсив от автора — моя вставка) случайности этих нарушений, об особой системе изображения и восприятия действительности, на иконах изображаемой.

Указанные приёмы носят название обратной или обращённой перспективы, а иногда — перспективы извращённой или ложной.

Перспективные правилонарушения — не есть терпимая слабость иконописца, а положительная сила его.

Вавилонские и египетские плоские рельефы не обнаруживают признаков перспективы, как не обнаруживают они и того, что… следует называть обратною перспективою. Разноцентренность же египетских изображений…чрезвычайно велика и канонична в египетском искусстве: всем памятна профильность лица и ног при повороте плечей и груди египетских рельефов и росписей. Но во всяком случае в них нет прямой перспективы. Между тем поразительная правдивость портретных и жанровых египетских скульптур показывает огромную наблюдательность египетских художников. Известный историк математики Мориц Кантор отмечает, что египтяне обладали уже геометрическими предусловиями перспективных изображений. «Едва ли поэтому не покажется поразительным, что египтяне не сделали дальнейшего шага и не открыли перспективы».

Отсутствие прямой перспективы у египтян … и у китайцев доказывает скорее зрелость и даже старческую перезрелость их искусства, нежели младенческую его неопытность, — освобождение от перспективы или изначальное непризнание её власти,…характерной для субъективизма и иллюзионизма, — ради религиозной объективности и сверхличной метафизичности.

Перспектива возникает не в чистом искусстве и выражает…не живое художественное восприятие действительности, а придумывается в области искусства прикладного, в области театральной техники, привлекающей на свою сторону живопись и подчиняющей её своим задачам.

Там, где мы имеем дело не с чистым искусством, а с декоративными иллюзиями, применяемыми для обманчивого расширения пространства театральной сцены или для разрушения плоскости домашней стены, мы неизменно наталкиваемся на соответствующее поставленной цели пользование линейною перспективою.

Для нового человека, — возьмём откровенное его признание устами марбургской школы, — действительность существует лишь тогда и постольку, когда и поскольку наука соблаговолит разрешить ей существовать, выдав своё разрешение в виде сочинённой схемы, схема же эта должна быть решением юридического казуса, почему данное явление может считаться всецело входящим в заготовленное разграфление жизни и потому допустимым. Утверждается же патент на действительность — только в канцелярии Г. Когена, и без его подписи к печати недействителен.

То, что у марбуржцев высказывается откровенно, — составляет дух возрожденческой мысли, и вся история просвещения в значительной мере занята войною с жизнью, чтобы всецело её придушить системою схем (моё выделение. Вот это гуманизм!).

Наш тезис состоит в том, что те исторические периоды художественного творчества, когда не наблюдается пользования перспективой, творцы изобразительных искусств не «не умеют», а не хотят ею пользоваться или, точнее сказать, хотят пользоваться иным принципом изобразительности, нежели перспектива (то есть в эпоху Возрождения пошла тирания перспективы в изобразительном искусстве — моя вставка).

Рисунки детей, в отношении неперспективности, и именно обратной перспективы, живо напоминают рисунки средневековые, несмотря на старание педагогов внушить детям правила линейной перспективы; и только с утерею непосредственного отношения к миру дети утрачивают обратную перспективу и подчиняются напетой им схеме. Так, независимо друг от друга, поступают все дети.

А первым проявлением францисканства в области искусства был джоттизм.

С творчеством Джотто привычно объединяется в мысли представление о Средневековье, — однако, ошибочно. Джотто смотрит в иную сторону. Его «весёлый и счастливый, на итальянский манер, гений», плодовитый и лёгкий, был склонен к по-возрожденчески неглубокому взгляду на жизнь.

Отец современной живописи…. осознавший себя в сфере чистого художества, отчуждился от обманной перспективы, по крайней мере, от её навязчивости (зачем же ошибки реанимировали в Ренессансе? — моя вставка).

Естественно думать, что привычку и вкус к перспективным обманам зрения Джотто развил в себе на театральной декорации…Джотто, созревая как чистый художник, постепенно отходит от декораций. Новшество Джотто было, следовательно, — не в перспективности, как таковой, а в живописном использовании этого письма, заимствованного из прикладной и простонародной отрасли искусства.

Дюрер, в своём наставлении о способах измерения», вышедшем в 1525 году и содержащем учение о перспективе, начинает первую книгу трактата словами, явно показывающими малую новизну теории перспективы в сравнении с элементарной геометрией, — малую новизну, по сознанию людей того времени.

Итак, элементарная перспектива была давно известна, — была известна, хотя и не имела доступа в высокое искусство далее прихожей.

Те научные основания, которые после столетия разработки дали «искусство Леонардо и Микеланджело», были найдены и выработаны во Флоренции… Они-то и подготовили почву, на которой с начала XV века работали главные теоретики учения о перспективе. Брунеллески (1377–1449) и Уччелло (1397–1475), затем Леон Альберти и, наконец, ряд скульпторов, из которых в особенности следует отметить Донателло (1386–1466).

Мазаччио (1401–1429) и его ученики стремятся воспользоваться в живописи тою же наукою перспективы, пока, наконец, не берётся за те же проблемы теоретически и практически Леонардо да Винчи (1452–1519) и не завершают развитие перспективы Рафаэль Санти (1483–1520) и Микеланджело Буонаротти (1475–1564).

Необходимость выковать учение (моё выделение) о перспективе целому ряду больших умов и опытнейших живописцев в течение нескольких веков, с участием первоклассных математиков, и притом уже заведомо после того, как подмечены были основные признаки перспективной проекции мира, заставляет думать, что историческое дело выработки перспективы шло вовсе не о простой систематизации уже присущего человеческой психофизиологии, а о насильственном перевоспитании этой психофизиологии в смысле отвлечённых требований нового миропонимания, существенно антихудожественного, существенно исключающего из себя искусство, в особенности же изобразительное.