Хищник - Марни Мэнн

блоку камер. Всякий раз возвращаясь в тюрьму, я делал одно и то же. Слушал каждого из заключенных и искал то, что хотел услышать больше всего.

Как только нашел источник, я наклонился к решетке в камере заключенного и прошептал:

— Кричи для меня.

Он уже много раз проделывал это для меня. Но я хотел услышать больше.

Он не ответил, поэтому я повторил на испанском:

— Grítame.

Видимо, до него дошло, потому что он протянул руки к решетке, прижался к ней лицом и закричал. Пронзительно. Пронизывающе. Неистово.

Так, как я хотел.

Так, как мне было нужно.

Закрыв глаза, я вспомнил тот момент, когда впервые услышал этот звук.

***

Под действием «Амбиена» и «Валиума» я понял, что брожу в блоке, где расположены камеры. Нет смысла оставаться в своей комнате. Я спал всего три часа, и знал, что больше не смогу заснуть. Наркотики не так хорошо сработали. Но, по крайней мере, они вообще сработали. Чего нельзя сказать о других препаратах: ни о травке, которую я курил, ни о водке, которую пил. Только таблетки, и в больших количествах.

Но так было не всегда.

Жизнь была хороша довольно долгое время.

И когда она стала другой, я подсел на таблетки.

Я причинял боль.

Обманывал.

Я хотел пытать и убивать, но по совершенно иной причине, чем раньше.

Все утратило свою яркость. Я больше не различал цвета. Не чувствовал тепла, особенно в сердце. Еда потеряла вкус, все пахло дерьмом, и единственное время, когда я хоть что-то чувствовал, это когда цыпочки облизывали мой член. Никакого секса, только минет, хотя и этого иногда было слишком много.

Единственное чувство, которое усилилось, был слух. Я слышал так много, будто все орут в рупор прямо мне в уши.

Мне казалось, что я постоянно ищу источник звука. И не знал почему. Только знал, что не могу найти подходящий.

В тюремном корпусе было огромное количество звуков: удары по металлическим решеткам и бетону, блевотина, сливающаяся в туалет, звуки того, как заключенные ссут на стены.

Но, когда спускался сюда вниз, я слышал один единственный звук, который пробивался сквозь мое затуманенное сознание. Мои ноги несли меня к нему. Звук исходил из тюремной камеры девушки. Она не кричала имена людей, которых любила, не выкрикивала свои последние желания. Она кричала, будто боролась за что-то.

Будто этот крик, который выходил из ее рта, смог бы что-то изменить.

Будто мог спасти ее.

Я упал на колени на полпути к двери ее камеры. Казалось, будто миллионы электрических разрядов прошли по моему телу. Из-за этого мои ноги отказывались двигаться дальше, поэтому я пополз по бетону, и, добравшись до ее камеры, развернулся и прислонился к ней спиной.

Я вдохнул.

И слушал.

И снова вдохнул.

Это был самый совершенный охуительный звук, который я когда-либо слышал.

Он наполнил меня.

Заставил снова чувствовать.

Заставил меня хотеть выбраться из этой тьмы. Это было лучшее, что происходило со мной за долгое время. Потому что какое-то время я не жил. Я даже не дышал. Просто существовал в этой тюрьме.

Кричи для меня.

Будто услышав меня, она стала кричать громче, и я начал чувствовать еще больше. Это заставило мое тело снова двигаться, и, почувствовав покалывание конечностей, я понял, что смогу снова ходить, если хорошенько попытаюсь.

Кричи для меня.

Но я не хотел уходить. Вообще двигаться не хотел. Хотел только сидеть здесь и слушать ее крики. Я хотел укрыться этой «музыкой», словно одеялом, и позволить этим воплям отчаяния заполнить меня полностью.

Но в результате она сорвала свой голос, и наступила тишина.

Поднявшись с пола, я вернулся в свою комнату. Когда я лег на кровать и закрыл глаза, я проспал два дня. Я не видел снов. Я не просыпался каждые несколько часов, ворочаясь в постели, откидывая прочь одеяло, закидываясь еще большим количеством «Амбиена».

Я спал, не издавая каких-либо звуков.

И больше не закидывался этими таблетками.

***

Я слушал крики еще несколько часов, позволяя им наполнить мое тело, как будто оно было жидким. Затем пошел к офису, где надеялся найти парней. Сторона тюрьмы, куда я направлялся, называлась Глаза. Это было место, где охранники — Шэнк, Диего и я — тусовались, и куда «чистильщики», наши помощники, приходили узнавать приказы. Они делали уборку, хоронили людей, в общем, всю грязную работу.

Я набрал шестизначный код на панели, и стал ждать, пока дверь откроется.

— Здорово, что ты вернулся, брат, — сказал Диего. Он встал из-за главного стола и хлопнул меня по плечу в знак приветствия.

— Хорошо быть дома.

Была ли это чертова правда? А правда была в том, что больше всего я скучал по крикам.

— Отымел какую-нибудь классную киску, пока отсутствовал?

Несколько мотков веревки были намотаны между рукой Диего и его бицепсом, и это наводило меня на мысль, что он готовится пойти в одну из камер, к заключенной. Сначала он свяжет ей руки, затем намотает веревку вокруг каждой сиськи, протянет веревку через центр ее пупка, между губ киски, и затем обратно, к рукам. Его фирменное связывание.

— Получил много минетов, — сказал я и потянулся рукой к яйцам, перекатывая их с ладони.

— Это мой мальчик, — сказал Шэнк, стоя с противоположной стороны стола. Он протянул свободную руку, которой не держал Демона — его крысу, которую он везде с собой таскал, — и пожал мою руку, ту, что не была занята яйцами. — Одна телочка или…

— Две, — ответил я.

— Гони деньги, сукин сын, — сказал Шэнк Диего.

Диего покопался в своем кармане и протянул Шэнку сотку.

— Я ставил на одну телочку. Шэнк поставил