Эллинские поэты - Коллектив авторов

Типичным сыном этой эпохи и ее лучшим выразителем был Архилох. В истории литературы мало поэтов, чье «я» вылилось бы в стихах с такой же силой и непосредственностью, как у него. Из стихов Архилоха узнаем мы о его судьбе, горемычной судьбе наемного воина, которую поэт сумел с предельным лаконизмом и энергией обрисовать в одном двустишии:

В остром копье у меня замешен хлеб. И в копье же Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье (2).

Жалоба ли это? Или просто суровая правда жизни в стихах, равных которым по искренности лирика Европы не знала до «Большого завещания» Франсуа Вийона?

Нельзя не почувствовать этой правды и в отрывочной строке, в которой поэт характеризует свою солдатскую долю:

Главк, до поры лишь, покуда сражается, дорог наемник… (15).

Служба наемного воина, на которой Архилох и погиб, даже не всегда обеспечивала поэту возможность прокормиться. В одном отрывке он признается, что вынужден, побираясь, протягивать руку (79). К богатству он, однако, равнодушен и не завидует даже многозлатному Гигесу (57).

Понятно, что человек с такой судьбой многое не принимает в жизнеотношении Гомера. К героической чести он относится не только равнодушно, но даже иронически. Оставить свое оружие в руках врага для гомеровского героя позор, а для наемного воина Архилоха кинуть в бою свой доспех и спасаться от гибели бегством отнюдь не постыдно, и поэт, ничуть не смущаясь, шутя, рассказывает о своем негеройском поведении (5). Понятие доблести ему чуждо. Посмертная слава, которой так дорожат гомеровские герои, для Архилоха не существует.

Кто падет, тому ни славы, ни почета больше нет От сограждан. Благодарность мы питаем лишь к живым, — Мы, живые. Доля павших — хуже доли не найти (61).

О ценности жизни, которую, потеряв, вернуть невозможно и которой поэтому рисковать не следует, Ахилл говорит лишь в момент кризиса своего героического сознания («Илиада», IX, 401 сл.). Для Архилоха такой взгляд совершенно естествен и разумеется сам собой.

Философия превратности судьбы, которую нужно встречать с душевной твердостью, роднит его лирику с «Одиссеей» (50 и др.). В поэме эти мысли выражаются ее главным «многотерпеливым» героем. Как общеизвестная истина, они высказываются здесь даже девушкой Навсикаей (VI, 188-190). У Архилоха этот взгляд обретает больше горечи и большую долю фатализма. Переменчивость счастья, удачи и неудачи нужно принимать как неизбежность, без излишних душевных аффектов, ибо таков ритм жизни. Пониманию этого ритма он поучает себя самого, свой собственный дух:

Сердце, Сердце! Грозным строем встали беды пред тобой. Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов! Пусть везде кругом засады — твердо стой, не трепещи. Победишь — своей победы напоказ не выставляй, Победят — не огорчайся, запершись в дому, не плачь, В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй. Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт (54).

В другом стихотворении (27) Архилох говорит о невозможности для человека заглянуть в будущее, предвидеть, как его жизнь обернется. Сознание неотвратимости того, что должно случиться (56 и др.), характеризует мировоззрение этого участника колонизационных походов, который никогда не был уверен в своем завтрашнем дне.

Наряду с верой поэта в зависимость не только жизни, но и помыслов и душевных состояний людей от воли бога, можно найти у Архилоха и зародыши некоторых реалистических взглядов ранних древнегреческих философов. В одном из фрагментов читаем:

Настроения у смертных, — друг мой Главк, Лептинов сын, — Таковы, какие в душу в этот день вселит им Зевс. И, как сложатся условья, таковы и мысли их (60).

В стихах Архилоха впервые в европейской поэзии звучит любовная тема. Ее раскрытие поражает откровенностью и непосредственностью эротики (96 и др.). Бурное чувство захлестывает поэту сердце, пронизывает кости, подкашивает ноги, застилает мраком глаза (36, 37 и др.). Вместе с тем оно исполнено большой нежности, поэтичности. Архилоха восхищает тень от волос, ниспадающих на лоб и плечи девушки (31), их красота и аромат (32). Обожание делает этого, казалось, бесшабашно грубого солдата безмолвным (34). Он мечтает о возможности только коснуться возлюбленной рукой (33).

Зато какой он «скорпионоязычный» в своей мести за причиненную обиду! Недаром он особенно прославлен как первый создатель и великий мастер злых «метательных» стихов и от него берет начало традиция сатирической и бытописной «ямбографии» 5в греческой литературе. Недаром сложился позже рассказ о том, что сатирическими ямбами он довел отца своей невесты Необулы Ликамба, отказавшего поэту в руке девушки, до самоубийства. Ликамб, читаем мы в дошедших отрывках, забыл свою клятву и общую трапезу (47). Он лишился рассудка и стал для всех посмешищем (46). Его жена — вся в морщинах, старуха, мажущаяся, однако, миррой (40-43). Его дочь — толстая, грязная потаскуха. Она трепыхается, как похотливая ворона (44). Мы видим и других адресатов Архилоховых нападок. Приятель поэта Перикл — пьяница, на пирушки ходит непрошеный, своей доли не вносит, бесстыдно жрет (28). Он же или другой — вор, что рыскает по городу ночью (101). Архилох не знает жалости. Он сам говорит о беспощадности своей сатиры:

… в этом мастер я большой — Злом отплачивать ужасным тем, кто зло мне причинит (77).

Но поэт не только сводит личные счеты. Своими эпиграммами он метко бьет по более важным уродливым чертам в моральном облике современников. В одной из них характеризуется «доблесть» наемников: тысяча вояк настигли и «геройски» убили преследуемых, их было ровным счетом семеро (11). Это, так сказать, образ коллективный. А вот и индивидуальный — может быть, главаря этих наемников:

Леофил теперь начальник. Леофил над всем царит. Все лежит на Леофиле. Леофила слушай все… (30).

Тип заправилы остро обрисован четырьмя синонимическими речениями, изображающими его власть, и четырехкратным повторением его имени, которое как бы начальствует в каждой из четырех фраз двустишия.

Творческое наследие Архилоха дошло до нас лишь в обрывках. Но и по ним можно себе представить предметно ощутимую четкость и образность его «прозаичного», разговорно-простого языка, жанровое и метрическое разнообразие его песен. Народные стиховые формы сочетались с собственными ритмическими находками первооткрывателя в области лирики.

Древние, знавшие все творчество Архилоха, восхищались им. Эллинистический поэт III века до н. э. Феокрит отразил это отношение античности к великому поэту в своей эпиграмме (XIX):

Стань и свой взгляд обрати к Архилоху ты: он певец старинный. Слагал он ямбы в стих, и слава пронеслась От стран зари до стран, где тьма ночная. Музы любили его, и Делийский сам Феб любил, владыка. Умел с тончайшим он искусством подбирать Слова к стиху и петь его под лиру. (Перевод М. Е. Грабарь-Пассек.)