Справочник городских рассветов - Борис Михин

Хватит

Хватит обретаться вымыслами,хочется в достатке нашенского:если водку, то анисовую,и весну – уже шестнадцатого,

оборудовать жизнь пристанями,защищёнными позициями,где не требуется принстонское,чтоб на прошлое дивиться.

Но добраться дебаркадерамидо желанного – несбыточное,хватит жить о неукраденноми достаточно – набыченными.

Онтологическая проблема памяти

Всё сразу – жить и помнить – невозможно,как выйти в море на дырявой лодке,и, дабы лишних сущностей не множить,я перестану жить.И только.

Так лампочка потухнет, тоже – сразу,чтоб обнаружилась светимость дальних.И раз уж весь критерий жизни – разум,то должен быть он родом из сакральных.

Но метафизика мертва без онтологии,душа детерминирована телом,а значит помнить всё – вид онкологии,пожило, поболело, пролетело.

Большой брат

Прогноз совпал на сто процентов,процентам на прогноз так какобычно надо потакать;шёл снег, хиреющий при центре,

гражданский жест патриотичнотерпел под транспарантом учадящей пробки и тому,кто ехал, факал неприличным.

Как вообще вопрос прогнозов,любых, хоть вид на урожай,не стал главой Упанишад —не ясно. Снеговые розги

хлестали по фуфлу на флаге,так и хотелось предсказать:сто – проголосовавших «за» —процент не в центре, а на фланге.

Как хачапури по-аджарски,смотрел яйцом на город глазБольшого Брата.Всласть ждёт властьсебе сипатый жест гражданский.

Отказ от прав

Судьба кричала перекрёстком,поскольку наше дело – выбор.Живой, но выброшенной рыбой,под вертолётный мерный стрёкотцивилизации боротьсяза шаг.Точней, за – сделать – право,но глохнуть омутом отравленным.

Уверенность больна циррозом,обязанность идти – забыта,и выбор – словно не обязан.Легка жизнь – подлостью обвязанной,но настоящая – за битвами.

Сделайте

Заплатайте верами жизньв неистовом поле пространства —не в этом секрет постоянства.Бог с ним, нетревожно лежи.

Считайте ветрами века,веками ветра измеряйте,но выйдет-то всё монорядным,как и напророчил Оккама.

Взмахните, кроша кулаки,не шашкой, так правдой хотя бы,и может какой-то октябрьне станет для вас никаким.

Перекресток

И убеждался резко, грубов несправедливости.Так что ж?Остался так же толстокож,а значит без мечты и друга.

А это стоит ли – менятьобычай из-за обстоятельств?На Патриарших мы стояли,«Нет-нет», – он убеждал меня.

Ну что же, выбор сделан.Пусть.И огонёк дугою в урну.Раз не друзья, не стоит – бурно.И угол Патриарших пуст.

Конечная у тюрьмы

Тюрьма – это город Зеро,и выход трамвайной табличкой —петля – донельзя обезличенотсутствием роз,присутствием входа, столбас величественным «нет посадки».Здесь ходят ветра и осадки,здесь ноль единицу обули без многомудрого лба.

Печенье

Воскресание в ритме аллегро,солнцем кашлял день, словно аллергик,а оно совершенно не грело.Февралело.

Города не казались пустыми —были, ведь не казаться не стыдно.Дама в профиль в домашнем текстилеу окна воскресенья застыла,

так как ей всё прошедшим казалось, —раскидало одежды по залу,он ушёл.И осталась не сладость,а жалость.

Воскресать – это нужно зачем-то,а когда – словно из-под мачете,то к чему?Чай с миндальным печеньем,одиноко-вечерним.

Пастор

Не корите гитаристаза серебряную грусть,ненавидит он игру,как отлив – пустая пристань.Пусть.О стойку обопрусь,взяв лафитничек грамм триста,

ведь достаточно – не слушать,просто думать о своём.Тонким блюзом дождь всё льёт,отменяя правду суши.Пусть в великом не силён,но когда бывало лучше?

Тротуаром человекинаправляются отдатьгоды, годы за года,с ветки прыгая на ветку.Звук дороги «тададам»,символ счастья – каравелла,

и нечасто – отплываем.Ни сегодня, ни потом.Серость, жизнь, бетон, бетон, —аутично. Крик трамваявоспроизвести бы ртом,чтоб – понятно, как бывает.

Гитарист, хорош минором,всё и так – не рок-н-ролл.И – лафитничек второй,многократно больше нормы,у него такая роль —жалость водкой кормим, кормим.

А потом, теряя паспорт,возродиться утром, на…Черт возьми, эх, ширинавпереди! И не напрасносеребрила ночь струна,гитарист – спаситель, пастор.

О повреждённом кластере

Обособлённый от забот,сознательно старался дворикостаться в памяти с тобойи выбитой доской в заборе,

да как-то всех не удержать.От переполненности местачел зарабатывает жар,пытаясь увеличить смету,

и неизобретённый дискхранения воспоминанийлюдей тревожит, как садист.А дворик чистил утром ранним

по-прежнему свою листву,старательно не замечаяиспорченный дождями стул,в окне старушек с чаем, чаек,

в нём оставалось всё таким,каким когда-то.Только датыне совпадали. Потолкиповыше разве.Мозг податливи что угодно уместитв неправду. Даже личный имиджнепринуждённо не проститчужим, особенно с чужими.

Стареющие толстяки —обидный бренд, куда уж хуже.Хотелось как-то не таким.Что старость (?) – просто жизни ужин.

А после? Убеждённо спят.И пусть для сна потребен кворум,я помню стул, старушек, дворик…Всё помню.Только не тебя.

Реверберации

И повторяющееся неповторимо,как если бы не первой зашуршать конфеткой.

Вести огонь по пустоте непримиримов сетях реверберационного эффектаи, тем не менее, всё мимо, мимо, мимо,а раздражение-то копится.На звукив наушниках, наверно, наложили схиму —ты ставишь рок, а слышно выстрел из базуки,а слышно мощный голос, гулкий, словно в шахте,советующий: видеть солнце между бликов,любить ежевечерне наблюдать, как сжатадоходными домами вековая липа[5]…

Когда нет старого, и новое – не ново,что не мешает вкусно жить, в себя не прятаться.А пустота царила и во время оно,неповторимое ведь любит повторяться.

Внутри и снаружи

И что снаружи?То же, что ив тебе. Не напрягать мениск,встав на колени; с широтою,присущей нам, послать на икс

апологетов самомнений —развившихся не внутрь попов…Но отчего-то без сомненийим верят (Эй, Барбос, апорт!).

И вообще, в картине миратьма параллелей: дождь, погост,и жизнь, промчавшаяся мимо,пустая… и вопросов горсть.

И вроде бы родилась точка,но дело в том, – да (!), дело в том, —когда в стакане плещет сочным,то и вокруг ништяк потом.

Пещера

Что под землёй, что на земле —нас никогда не помнят своды,а мы в отместку, взвод за взводом,истории сдаёмся в плен,да не скупясь, себя прощая.Бумага любит не архив,а вихрь огня.Ещё – штрихи,расставленные без пощады.

Похожая на волшебство,вздыхает кровь железом бурым,и остаются пламя – бурными закопчённый чем-то свод.

До весны

Туман зефиринкой на шпажкебыл подан.Проданным – ноябрь.Останкинская – грустной башнейседьмонебесновских бояр,и всё – казалось – не – смотрелось.И чувствовалось – уходить.Владея видами из кресла,хотелось – может быть, хоть и…и – упрощая – быть не проще.Субъективизм из-за спиныхихикал, как бы между прочим,меж рёбер, тонко, до весны.

О любителях навешивать ярлыки

Не почему, а для. А липкое во имяпросматривается противно-льстивым фоном.Пробуй – замедлясь: и встанет солнце-вымя,благословит дацан приход. У эхнатонов,

пожалуй, тоже был какой-нибудь подлиза,про царскую пургу велеречиво клоцалсвою пургу. Жлобы. На шпиль, гордясь, нанизалмой город, лучший гуру, солнце.

Любой из выборов не хуже грязной клетки,не выбираем мы, не выбирают нас.И, ерунду споров, смеётся напоследокжизнь, взятая взаймы, на свет прищуря глаз.

Лузер и мир

Таксист-философ не иссяк,бьёт пыль войны в переговорных,а в небо пукают коровыраскачивающееся.

Араб шарахнул боевым,спит дауншифтер на измене,но большинство-то измененийнепреодолеваемы.

Поюзанный?Так выпей яд, —пусть треш, как женщина без клавиш,зато от тусклого избавишь«асудьиктокования».

и не произойдёт бэкап,а мозг мой и мой мир расчиститнезаморачивающийсятрупоуборочный декабрь.

Чай и война