Острова и капитаны: Хронометр - Владислав Крапивин

Он сел в кресло – не к столу, а у камина.

Минут через пять вошел Григорий, ведя осторожно за плечи Егора. Тот глядел в пол.

– Подойди ко мне, – тихо сказал Крузенштерн.

Алабышев подошел, сбивчиво ступая по ковру. Встал в двух шагах от кресла. На опущенном лице разглядел Крузенштерн разводы от слез, на ресницах – капли. Он привстал, взял мальчика за локоть, притянул ближе. Локоть затвердел; твердость эта от злого недоверия и обиды.

И тогда Иван Федорович сказал то, что ни в коем случае не должен говорить командир подчиненному, и уж тем более адмирал крохотному кадету:

– Егорушка, ты прости меня. Я же не знал…

Егор взметнул ресницы – так, что слетели с них брызги.

– Я помыслить не мог, – вполголоса говорил Крузенштерн, – что он посмеет так… без моего ведома… Думал – пугает…

Егор шепотом спросил:

– Значит, вы не разрешали?

– Да что ты! Как же я мог?

Егор всхлипнул, но уже как-то размягченно. Сам придвинулся еще на полшага. Лицо его было на одном уровне с адмиральским эполетом. Крузенштерн взял в ладони его маленькие холодные пальцы.

– Я ведь знаю, как это горько… Наверно, сперва хотелось уйти куда глаза глядят, корпус бросить навеки… Так ведь?

Егор кивнул. Но вдруг сказал без жалобы, тихо, но жестко:

– Но теперь не хочу. Я стану офицером.

Крузенштерн печально улыбнулся:

– И думаешь: только получу офицерский чин – и тут же вызову этого Фогта на дуэль…

Егор опять вскинул ресницы, но сразу набычился:

– Да. Вызову.

– Ну, что же, вызови, коли будет охота… Но кажется мне, ты к тому времени поймешь: не стоит он того… – Крузенштерн опять говорил то, чего говорить не следовало по законам дисциплины. Зато ладонь Егорушки теплела. – К тому же сей Фогт и без этого наказан уже порядочно. И к роте более не вернется.

Егор шмыгнул носом. Так же, как после долгих слез, успокаиваясь, шмыгают все дети. «Слава Богу», – подумал Крузенштерн и сказал:

– На дуэлях люди головою рискуют, а это ни к чему. Если уж отдавать жизнь, так за большое дело, за отечество. За людей, которых защищаешь. Обещай это. Хорошо?

Егор посопел опять и ответил шепотом:

– Хорошо…

– Молодец… Тебе худо пришлось нынче, но уж коли так случилось, запомни это не ради одной обиды. Станешь капитаном, будешь командовать многими людьми. Капитан в море – он один царь и Бог над всеми, кто на корабле. Не чини тогда людям жестокостей, помни, как горька несправедливость и боль… И на меня не сердись, ладно?

Егор смотрел теперь прямо:

– Я не сержусь, ваше превосходительство. Честное слово.

– Не надо «превосходительства». Мы ведь не по службе тут беседуем. Иван Федорович я… Сколько тебе лет-то, Егор?

– Десять с половиною, ва… Иван Федорович.

– Годы быстро бегут… Ох как быстро, Егор. Будет когда-нибудь у тебя свой корабль, пойдешь вокруг света. И забудешь, как звали тебя Мышонком… – И встревожился адмирал: – А почему так зовут? Уж не обижают ли товарищи?

«Если и обижают, не скажет», – подумал он.

Но Егор Алабышев улыбнулся по-хорошему. И сказал смущенно, однако без досады:

– Это не для обиды так прозвали. Когда все балуются или гуляют, я с книжкой люблю сидеть. Ребята говорят: «Шуршишь, как мышонок в углу…» А потом просят рассказать, что читаю…

– Про что же читаешь? – улыбнулся и Крузенштерн.

– Про плавания… Вашу книгу тоже читал, «Путешествие вокруг света»…

– Да? А еще про что?

– Еще Василия Михалыча Головнина «В плену у японцев»… И Юрия Федоровича Лисянского, который плавал вместе с вами…

– Лисянский плавал более один, чем со мною, у него особые заслуги… Значит, мечтаешь о море?

– Так точно, в… Иван Федорович. Я очень плавать хочу… Мы этим летом у нас в деревне корабль из плота сделали на пруду. И парус был… Я чуть не потонул один раз…

– А вот тонуть-то не смей, – засмеялся Крузенштерн, вспомнив детские игры в имении под Ревелем. – Тебе плавать и плавать, целую жизнь. Может быть, героем станешь, как многие наши офицеры в недавнем бою под Наварином… Слышал ли?

– Конечно! Михаил Петрович Лазарев на «Азове» разом с пятью кораблями дрался и все потопил!.. А перед тем он два раза ходил вокруг света и с капитаном Беллинсгаузеном новые земли открыл в Южном море… Говорят, про их плавание тоже есть книга. Я слышал, но не читал…

– Нет еще, не напечатали пока. Но немало есть других сочинений о разных открытиях, что сделали русские капитаны…Я скажу новому командиру роты, что завтра ты свободен от классов. Пойдешь в библиотеку, возьмешь какие хочешь книги и читай на здоровье.

– Младших туда в будние дни не пускают, только по воскресеньям.

– Я распоряжусь… А ты за это дай мне одно обещанье. Дашь? Не бойся, оно легкое…

Глаза Егора совсем уже высохли. Он глянул с хитринкой:

– А про что обещанье, Иван Федорович?

– Как станешь знаменитым мореходцем, откроешь новые острова да напишешь про них свою книгу, не забудь прислать в подарок мне, старику… Коли буду жив… Обещаешь?

Офицер Российского флота Егор Алабышев не написал своей книги. У него была иная судьба. Но Крузенштерна он помнил всю жизнь. До последнего дня, до последней вспышки…

Первая часть

Медный стук часов

Новогодние сюрпризы

Месяц звонкий и рогатыйС неба звезды сгреб лопатой.Новый год, Новый год,Нынче все наоборот!

Эти стихи 29 декабря сорок седьмого года сочинил ученик четвертого класса «Б» новотуринской начальной школы номер десять Толик Нечаев. Они сами придумались, когда Толик волок с базара елку.

С елкой Толику несказанно повезло. Хотя и не сразу.

Часа два Толик топтался на городском рынке, в огороженном квадрате, который назывался «Елочный базар». Елок хватало, но тоска брала, когда он смотрел на однобокие уродины с редкими ветками. Правда, можно было купить два таких «инвалида» и связать вместе, но душа Толика восставала против подделки. Елка должна быть без всяких обманов и хитрости, одна и настоящая! Какая елка – такой и праздник получится.

Среди покупателей возник было неуверенный слух, что, может быть, еще привезут елки, прямо из лесничества. Но продавщица – тетка в могучем тулупе – развеяла надежду:

– Ишшо чё! Вечер на дворе. Берите эти, завтра и таких не будет.

Толик понимал, что это, скорее всего, правда. Вот балда-то! Надо было раньше покупать. Все тянул, хотел, чтобы свежая была… А может, завтра все-таки привезут?

Толик продрог, в варежках коченели кончики пальцев. Так ничего и не выбрав, побрел Толик с рынка. И уже за воротами увидел красавицу ель.

Она была темная, голубоватая, с чешуйчатыми шишками в тени разлапистых веток. Ее наверняка только что привезли из леса: в хвое светился снежок. Поблескивали сосульки. От оранжевого, очень яркого заката в сосульках дрожали огоньки. Караулил елку низенький краснолицый мужичок в рыжем полушубке. Он притопывал и нерешительно поглядывал на редких прохожих: то ли кого-то ждал, то ли побаивался. Может, милиции?

Толик задрал голову и спросил жалобно и восхищенно:

– Продается?

Мужичок глянул сумрачно и рубанул:

– Тридцать рублей.

Катись, мол, не для тебя товар.

Толика и правда отшатнуло. С точки зрения здравомыслящего человека цена была непомерная.

За эти деньги можно не меньше десяти раз сходить в кино. Можно купить похожий на фотоаппарат фильмоскоп и к нему еще (если добавить сорок копеек) цветную ленту. Например, «Халифа-аиста» или «Оборону Севастополя». А лучше всего – автомат! Ствол и диск у него деревянные, зато приклад от настоящего ППШ. Видно, после войны автоматы в больших количествах стали уже не нужны и оставшиеся на заводах заготовки пустили на игрушки. Такой почти настоящий ППШ с трещоткой стоил как раз тридцатку. Толик не раз думал об этом, когда пересчитывал свои сбережения. Но он не поддался никаким соблазнам. Главное – елка и все волшебные новогодние радости…

Делать сбережения было нелегко. На пирожках в школьном буфете и на кино много не сэкономишь. У мамы тоже лишний рубль не выпросишь. Не потому, что маме жалко, а потому, что зарплата у машинисток – «кот наплакал»… А еще эта реформа две недели назад! Конечно, здорово, что отменили хлебные карточки, теперь можно есть досыта. И новые деньги – красивые такие, просто удовольствие их разглядывать. Да только меняют-то их на старые один рубль за десять. Толик чуть не заревел, когда узнал про такое. С осени копил, старался, а теперь что?.. Но скоро стало известно, что мелочь обменивать не надо: медяки и «серебрушки» останутся прежними. И Толик обрадованно потряс жестяной копилкой.

В общем, так или иначе, а расплатиться с мужичком в рыжем полушубке Толик мог. Но все-таки он жалобно сказал:

– А может, двадцать пять, а?

Мужичок глянул с интересом. Но ответил непреклонно:

– Я ее по заказу с участка тащил, одному артисту драматическому в театре. А он говорит теперь: не надо. А я зря надрывался, да? Тридцать.