Острова и капитаны: Хронометр - Владислав Крапивин

Курганов хлебнул, закашлялся, тоже поставил кружку. Коротко засмеялся, оборвал смех и сказал:

– Ну, что скрывать, раз ты догадался…

Шторм в Скагерраке

Толик смотрел на Курганова, приоткрыв рот. Первый раз в жизни он видел писателя. Ну, пускай не знаменитого, но все равно писателя. Человека, который сам пишет книгу. Потом он тряхнул головой, рот захлопнул и уткнулся в стакан. Глянул исподлобья и сказал с почтением и сочувствием:

– Это, наверно, ужасно трудно.

– Ужасно трудно, – очень серьезно, даже печально согласился Курганов. – Сколько раз уже хотел все изодрать в клочки.

– Зачем? Не надо! – испугался Толик.

– Порой кажется, что все так отвратительно написано. Беспомощно… И посоветоваться не с кем. За три года ты первый человек, с кем я про Крузенштерна заговорил. Я и разболтался-то потому, что… как бы сказать… почуял общий интерес.

– Я люблю про море и про путешествия, – тихо сказал Толик.

– Вот и я люблю. И про путешествия, и про моряков… Удивительные они люди. Сам я тоже в детстве о морской службе мечтал, да не вышло.

Толик подумал.

– Арсений Викторович, знаете что? Если человек про моряков книжку пишет, он ведь и сам тоже как моряк.

Голубые глазки Курганова снова добродушно засветились.

– Да? Может быть… Но это, наверно, если хорошо пишет.

– А вы… много уже написали?

– Ну… повесть эта довольно большая получается. Но я ее уже почти кончаю. Сейчас кое-что переделываю, дополняю… Я ведь, Толик, давно с ней вожусь. И когда на Дальнем Востоке был, и там, под Выборгом. И в… на Севере когда работал… Тебе налить еще?

– Ага… то есть пожалуйста.

– Только вот пряники очень уж каменные.

– Ничего, я такие даже больше люблю. У меня зубы крепкие.

– А я свои почти все угробил за последние годы… – усмехнулся Курганов. И вдруг сказал другим голосом: – Толик…

Толик вопросительно вскинул глаза.

Курганов смотрел из-за кружки нерешительно и виновато.

– А если я попрошу тебя об одной услуге… А?

– Ладно… – неуверенно отозвался Толик. – О какой?

– Может быть, послушаешь у меня несколько страниц? Раз уж так получилось… Раз уж мы встретились так удачно. А?

– Конечно! – обрадовался Толик. По правде говоря, он этого немного ждал. Вернее, не ждал, а думал: «Вот хорошо бы…»

Будет еще одно новогоднее чудо! Он сидит у старинного камина (пускай и не горящего), а писатель читает ему свою книгу. Да еще о Крузенштерне! Час назад про такое Толик и мечтать не мог. Нет, в самом деле, последнее время полно сюрпризов…

Курганов сбивчиво объяснил:

– Ты не удивляйся, что я тебе… Я никому в жизни еще не читал, а ты… Тебя будто сама судьба послала… – Он нервно усмехнулся.

Толик хотел пошутить, что послала не судьба, а мама, но постеснялся и сказал:

– Ладно. Только…

– Что? Дома ждут? – огорченно спросил Курганов.

– Нет, мама еще, наверно, на работе. Султан ждет на дворе, я на нем приехал.

– Ездовой пес?! – обрадовался Курганов. – Давай его сюда.

…Султан был воспитанной собакой. Войдя в комнату, он шевельнул хвостом, будто сказал «здрасте». Курганов сел перед ним на корточки.

– Ух, какие мы красавцы… Прекрасное сочетание, помесь овчарки и лайки. И еще кое-чего понемножку, для гарнира. Медали за чистоту кровей нам не дадут, ну и не надо, зато мы сильные и умные… – Он бесстрашно взял голову Султана в большие свои ладони, потрепал по ушам, погладил загривок. А Султан… Толика даже ревность кольнула: стоит, бродяга, и хвостом машет, будто перед ним старый друг.

Курганов оглянулся на Толика.

– Мне с собаками много пришлось дела иметь, не удивляйся. Они своего сразу чуют… Откуда у тебя такой хороший?

– Сам нашелся, два года назад. Он совсем щенок был, худой, и лапа в крови. На нашу улицу прибежал, а я его домой привел. Мама сперва говорит: «Вот еще! Самим нечего есть, вот выставлю обоих из дома…» Потом лапу ему забинтовала…

– Умница, – опять сказал Курганов Султану, еще раз погладил его и распрямился – голова под потолок. Робко спросил: – Ну, что, Толик, начнем?

Толик заволновался и кивнул. Сел у холодного и чистого внутри камина. Султан прилег рядом. Курганов достал с полки желтую картонную папку.

– А камин у вас действует? – спросил Толик.

– Что?.. Да, конечно. Но тепла от него маловато, я печку топлю. Но можно и камин, возни только много… Разжечь?

– Да нет, я же так просто спросил…

Оглядываясь на Толика, Курганов сел к столу, раскинул папку. Странно замер над бумагами. Стало опять очень тихо, и снова Толик услышал медный стук часов. Зашарил глазами по комнате. Но в это время Курганов шумно вздохнул и сказал:

– Я сперва самое начало прочту, ладно?

Толик опять кивнул. Курганов надел очки, нагнулся над листом и глуховато заговорил:

– «Корабельный колокол в громадном обеденном зале, где стоял учебный фрегат, двойным ударом, слышным на трех этажах, отметил начало первой перемены…»

Пока Курганов читал, Толик пошевелился всего два раза. Первый – когда осторожно пересел поудобнее: устроился на стуле верхом, щекой лег на спинку. Второй – когда ногой толкнул Султана: тот, забыв о приличии, стал шумно чесаться. Чтобы не сопеть, дышал Толик, приоткрыв рот. От этого обсыхали губы, он водил по ним языком…

– Ну вот… – сказал Курганов и положил на папку вылезшие из обшлагов ладони. – Ну… как? Не понравилось, да?

Толик опять облизал губы.

– Понравилось. Только…

– Что? Ты не стесняйся, критикуй! – вскинулся Курганов.

– Да нет, все хорошо. Только жалко этого… Алабышева.

– Да? – обрадовался Курганов.

– Да, – вздохнул Толик.

– Но это же хорошо, что тебе его жаль! Значит… я как-то сумел это… передать. Показать…

– Сумели, конечно! А Фогту потом что было? Его правда выгнали из корпуса?

– Разумеется! Но не в нем дело. Он тут не главный герой, про него больше и не упоминается… А какие еще замечания?

– Никаких! Только… там немного одно место непонятно. Что случилось с лейтенантом Головановым?

– С Головачевым… Это, брат ты мой, самая печальная история. Я про него много пишу. Я ведь тебе только пролог прочитал, а дальше будет про само путешествие.

– Это хорошо. А то я все думал: когда про «Надежду» и «Неву» начнется?

– Будет, будет и про это. Прямо со следующего листа… Можно, я тебе еще пару страниц прочитаю? Это про шторм, в который корабли попали в самом начале плавания.

– Ага! – Толик опять положил подбородок на спинку стула. Шторм – это приключение, это интереснее всего.

«Мрак был не черный, а мутно-зеленый – так, по крайней мере, казалось капитану. Он ревел, этот мрак, выл, свистел картечью морских и дождевых брызг и громоздился всюду исполинскими глыбами воды. Штормовые стаксели почти не давали кораблю скорости. Неуклюже, то носом, то бортом, валился он со склона волны, и казалось, что не будет конца этому падению. Достигнув подножия водяной горы, махина скрипучего парусника силою инерции все еще стремилась в глубину, черпала воду фальшбортом, набирала ее щелями разошедшейся обшивки, утыкалась бушпритом в накатившийся гребень. В это время упругая сила моря выталкивала корабельный корпус из водяной толщи, новая волна задирала «Надежде» нос, а очередной нажим бешеного норд-веста уваливал корабль под ветер и кренил до такой степени, что левый конец грота-рея вспарывал воду.

Свист воздуха в такелаже – тоскливый и более высокий, чем голос самого шторма, – надрывал душу.

Крузенштерн и второй лейтенант «Надежды», двадцатитрехлетний Петр Головачев, стояли у наветренного ограждения юта… Хотя едва ли можно сказать «стояли» о людях, которые мечутся вместе с растерзанным парусником среди стремительно вырастающих водяных холмов, скользят сапогами по мокрой палубе и то цепляются за планшир, то с маху ударяются спиною об упругий штормовой леер. И слепнут от хлестких клочьев пены.

Впрочем, какая разница, слепнут или нет. Все равно мрак…

Нет, какие-то остатки света все же были заметны в кипящей смеси воды и ветра. То ли пробивался в случайный разрыв облаков луч звезды, то ли сами по себе пенные гребни давали сумрачное свечение. Ревущая темнота была испятнана, исчерчена смутными узорами этой пены.

«Надежда» опять стремительно пошла вниз, а впереди и справа Крузенштерн угадал громадную волну с двумя пятнами пены у гребня. Они мерцали, как белесые глаза.

«А и правда – чудовище», – мелькнула мысль. Раньше Крузенштерн усмехался, когда встречал у романистов сравнения волн с живыми страшилищами. Он бывал во многих штормах и знал, что волны – это волны и ничто другое. Сейчас же сравнение пришло само собой. И Крузенштерн понял, что это – страх.

«Надежда» снова легла на борт, и пошли секунды ожидания: встанет ли? Со стонами начала «Надежда» выпрямляться.

«Господи, никогда не было такого…»

Не помнил он подобного шторма, хотя обошел на разных кораблях полсвета. Ни у берегов Вест-Индии, ни в Бенгальском заливе, где крейсировал с англичанами на их фрегате, ни в китайских водах, известных своими тайфунами, не приводилось встречаться со столь неудержимой силой стихии…