Симфонии двора (сборник) - Александр Новиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А в Кремле, вишь, опять трансвестит,
Политический, не простой.
Что осталось ему? Дожить.
Веет холодом от корон.
Но над скипетром он дрожит
И вцепляется с хрустом в трон.
Господи, Боже мой, Боже мой,
Пошли нам прозренья для:
Что ж они так похожи,
Как все кирпичи Кремля?
1999 год
ПОСВЯЩАТЕЛЯМ
Который раз таранят слух мне
Три фразы, сбитые в панно:
«Не гаснет свет…», «свеча не тухнет…»,
«Высоцкому посвящено…»
Дежурно-скорбные туманы:
«Ах, как велик…», «ах, был гоним…»
И бьют поклоны графоманы –
Гнусней не видел пантомим.
Беда вдвойне, что в хоре этом,
Не дань отдав – отдав концы,
Вполне приличные поэты,
Вполне приличные певцы.
Так сука мартовская щенит –
Где миг застал, там опрастал.
Не нужно ваших посвящений.
При жизни надо – жил до ста б.
А не юродливо во скорби
На посвященьях в рай ползти –
Вас время завтра вырвет с корнем,
А он останется расти.
Кто б вам Евангелие листнули –
Две строчки надо б знать всего:
«Не поминайте имя всуе
Господне…» Это про него.
1988 год
ПРИМАДОННА
«Примадонна» рыжей гривой гонит бриз,
Сучит ляжками.
А вприпрыжку с ней неистовый нарцисс
Под блестяшками.
А еще кордебалет, а на лобках –
Бирки с ценами.
И на махах все летят, как на пинках,
По-над сценою.
И фонтаны световые кверху дном
Бьют, как мочатся.
И глазеет городской Великий Гном –
Просто хочется.
Расстелили над озимыми брезент,
Мнут-кобенятся.
Вот вам, матушка Россия, и презент.
С возрожденьицем!
А у девочки глазастой
Бьют ресницы, бьют, как ласты.
И плывет она глазами
По соленой по воде,
Где нарядами из тины
Щеголяют арлекины,
И кудахтают фрейлины
В позолоченной узде.
И затянутый в гипюре, стар и гнил,
Весь – в приказчика,
С головой дырявой истовый дебил
Прет из ящика.
Зимней вишни наглотался – не пропал
Босоногонький.
Что ж ты, матушка Россия? Это бал.
Хоть убогонький.
А у девочки глазастой
Бьют ресницы, бьют, как ласты.
И плывет она глазами
По соленой по воде,
Где нарядами из тины
Щеголяют арлекины,
И кудахтают фрейлины
В позолоченной узде.
Мне витрины городские – зеркала.
В них не молятся.
И душа моя – ан тоже из стекла –
Пни – расколется.
Но порежется с осколков целый мир,
Сладкий-лакомый.
Что ж ты, матушка Россия, этот пир –
С вурдалаками?
А у девочки глазастой
Бьют ресницы, бьют, как ласты.
И плывет она глазами
По соленой по воде,
Где нарядами из тины
Щеголяют арлекины,
И кудахтают фрейлины
В позолоченной узде.
1998 год
ПРО ВОДКУ
Все вытерпит мужик исконно русский –
Проматерится, разве что, вполглотки,
Коль нет обуток или нет закуски,
Но не потерпит, если нету водки.
Что врать – мы все корнями от сохи.
Чьи глубже только, чьи помельче.
Но все мы над стаканом – мужики.
Нам всем стакан бывает, как бубенчик.
Известно с самой древности, что пьет
Запойней всех мужик бесштанный самый.
И напоказ стакан последний бьет,
И поминает непристойно маму.
Здесь горечь вековая и тоска
Замешаны на ухарстве лубочном –
Нам антиалкогольного броска
Так просто не осилить, это точно.
Любых страстей, любых примеров тьма
Не в силах сбить простейшую из истин:
Мужик запойный пашет задарма,
Отдав за водку все свои корысти.
А споенный, когда уж не до дум,
Он виноват и совестлив по-русски.
И пашет триста с лишним дней в году
С надеждой, верой и любовью.
Без закуски.
1999 год
ПРОРВА
А на изгородь туман пригвожден-прибит,
Подолом метет пол.
К слову слово в ряд – аж в глазах рябит
Из высоких хитрых слов частокол.
За плетенем – темень-тень утопила двор,
Хоть бы лучик где, что ль.
В дом полушку хоть – да на воре вор.
Рыщет по двору голь – на голь.
Что за прорва! Ни покрова и ни крова
нам.
Вдоль забора – кругом, кругом голова.
По России раз-раз-разворованной –
Ать-два, ать-два, ать-два!..
Из печи огонь торчит, воет, лижется,
Хищным оборотнем – в свет.
Красной тряпкой из трубы с красной
книжицей –
Да хоть бы света луч с того – ан нет!
Почернеет на глазах, как задушен.
Ненасытен. Стоголов.
Гольной голи в разворованные души
Сыплет пеплом выгоревших слов.
Нищих – прорва. Ни покрова и ни крова
нам.
Вдоль забора – кругом, кругом голова.
По России раз-раз-разворованной –
Ать-два, ать-два, ать-два!..
Эй, огня! Свечам господним не до нас,
поди.
В топку брошенный лик
Не согрел теплом своим – так нас,
господи! –
Вот и скалимся на угли.
1990 год
СОБАЧИЙ ВАЛЬС
Мне приснился кошмар. Но не ведьмы,
и не вурдалаки.
Я подушку кусал, одеяло во сне чуть
не сгрыз.
Мне приснилось, что все мы отныне –
собаки.
То ли высшая воля свершилась, а то ли
каприз.
И теперь наш собрат всякой масти, от белой
до черной,
Поливает углы и легко переходит на лай,
И живем мы теперь в образцовой большой
живодерне,
Как туземцы, которых увидел Миклухо
Маклай.
По породе и жизнь: беспородный – считай,
неудачник.
С родословной – похлебка с костями
и спать в нумера.
А которые просто собаки – тех в общий
собачник.
Раз, два, три… Раз, два, три… Раз, два, три…
На троих конура.
Разделились на догов-бульдогов. И мелочь
живая.
Кроме белых болонок к себе никого
не пустив,
В окруженье легавых московская
сторожевая
С доберманами, глядь, уплетает мясцо
без кости.
И совет кобелей (и такой был – а как же
иначе!)
Огласил: «В мыловарню, кто тявкнет
не в такт и не в тон!
А кто нюхать горазд – то не ваше, мол,
дело собачье.
Ваше дело – служи. И почаще, почаще
хвостом!».
Я во сне был большой и горластой дворовой
собакой
И облаял за это холеных дворцовых борзых.
И когда началась в подворотне неравная
драка,
Кобелина легавый мне сбоку ударил под дых.
Укусила меня ниже пояса злобная шавка,
В тон завыл по-шакальи трясучий карманный
терьер.
Изодрали в клочки – из меня никогда
не получится шапка,
Оттого, может быть, и заперли в отдельный
вольер.
Заблажили, завыли: «Сбесился!..
Сбесился!.. Сбесился!
Порешайте скорей с этим диким
не нашенским псом!
В самый строгий ошейник его, чтобы сам
удавился!»
Я хотел уже было. Да вовремя кончился сон.
1986 год
СТЕНКА
Вот и снова на потребе
Всё, от кистеня до петли.
И кликуши, как один – в стаи.
Вот опять в свинцовом небе
Алюминиевые журавли,
А мундиры и поля – крестами.
То ни маневрами не кличут,
ни войной.
То за красной, за набыченной
стеной
Пьют, воруют, лаются!
А Россия, как подстилка
(не жена),
И заложена, и перепродана,
Перед стенкой мается.
И опять у трона с ложкой
Весь антихристовый род –
Поживиться, пожидовиться,
пожамкать.
Об Царь-пушку точат рожки,
Чтоб Царь-колокол – в расход! –
Не в своей стране, поди, не жалко.
Как проказа, как холера, как
чума.
И Россия через то – хромым –
хрома –
Мрет, дерется, кается!
И война одна – как мать родна.
Кровку пьет, да все не видит дна.
Да пред стенкой мается.
Отрыдают бабы в землю
Под салютные хлопки
И затянут на душе пояс.
И солдатик, что не внемлет,
Вознесется в ангелки
И прольет на Русь слезу-горесть.
А за стенкой на зачумленных
балах
Помянут, да и запляшут
на столах –
Сожрут, споют, сбратаются!
А Россия с голодухи вся бледна,
Присно крестному знамению
верна,
Перед стенкой смается.
1999 год
СТРАНА ВСЕОБЩЕГО ВРАНЬЯ
Уже не врут, не лгут, не брешут,
А льют помои через темечко страны.
Уже не мнут, не бьют, не режут,
А норовят тишком пальнуть из-за спины.
А в телевизоре одни и те же рожи –
Вижжат, басят и буратинят голоса.
И все похожи. И все похоже
На попугайно-канареечный базар.
Уже не йдут, не прут, не скачут.
Уже вертляво и стремительно ползут.
Не огорчаются, не охают, не плачут,
А всё терзаются и всё нутро грызут.
А в телевизоре смешно, как
в зоопарке –
И так же пахнет, и такая же неволь.
Да депутатишки, что мертвому
припарки –
Играют доктором прописанную роль.
Уже не квакают, не хрюкают, не квохчут.
Уже вороны перешли на волчий вой.
Не осаждают, не сминают и не топчут –