Знаки - Роман Воронов

скептик, – ни начертать, ни прочитать, и вообще, какое это имеет отношение к одеждам?

Хорошо, изменю вопрос:

– Что легче, натянуть на сердце скорлупу или снять ее?

Молчишь, тогда подскажу. Думал ли ты, что одевает сердце Матрица, ее поведение схоже с действиями Матери, обеспечивающей защиту ребенку (порой избыточную) ради своего спокойствия. Конечно, Мать так поступает не всегда, но когда ее забота имеет под собой именно такой смысл, то это структурная реакция Матрицы и она действует всегда.

– И где же здесь (в процедуре наряжания сердца) душа, а точнее, ее участие? – скептики никогда (даже будучи припертыми к стенке) не сдаются.

События проявленного мира, взаимодействуя с Человеком, запускают процесс формирования защитной оболочки сердца (Бога, поместившего туда часть Себя) через инструмент (созданный Богом же), имя которому Матрица.

– Есть в описываемой процедуре Бог, Его Мир, Законы Мира, Инструменты Мира, но нет Человека, он пассивен. – Помните, скептик почти всегда прав. – А ты спрашиваешь, что легче, одеваться или раздеваться. В данном контексте человека (сердце) одевают без его ведома, но так не должно быть (скептик не дурак), где-то прячется Человек.

Помогу ему, а то запутается (нет хуже заблудившегося в собственном сознании скептика, начинает путать съедобные грибы с несъедобными, а приобретенные в процессе поедания бледных поганок галлюцинации усугубляют и без того непростую ситуацию). Человек нигде не прячется, а принимает самое непосредственное участие в укутывании собственного сердца. Матрица предлагает «фасон», наподобие замысловатого танца портняжки перед сомневающимся, но важным господином, Человек же либо соглашается с ней (открывая вибрационные врата) и, по сути, дает снять с себя размеры, либо отказывается (к примеру, по причине осознания происходящего, как испытания или внутреннего неприятия опыта, диссонирующего с собственным мировоззрением), и тогда «нитка не проходит в игольное ушко».

Если все-таки душа уступила (согласилась) Матрице и одежды накрепко затянуты и застегнуты на сердце, остается возможность (спасибо Свободе Выбора) скинуть их.

– Сейчас ты скажешь, что раздевает сердце тоже Матрица.

Обожаю скептика, он всегда прав или почти всегда. Конечно, без Матрицы не обойтись, она владеет матричной тканью, никто иной к ней не прикоснется, но вот команду «долой» дает Человек, и если в приобретении «ситуативного жакета» у Матрицы семьдесят процентов участия, то в избавлении эта доля у души. Сердечная ноша в тысячи слоев от момента рождения в первом воплощении до настоящего Сейчас не может не тяготить, не в состоянии быть невесомой и незаметной, и душа понимает – сердцу требуется облегчение совокупной оболочки. Одним из вариантов «выпустить пар», предлагаемых Матрицей Человеку, является молитва. Она позволяет на время произнесения «растворить» часть одежд (они вернутся обратно позже) и приносит успокоение и упокоение. Постоянное пребывание в молитве продлевает этот искусственный эффект «иллюзии в иллюзии» (видения вследствие употребления поганки вместо съедобного гриба, перепутанного случайно). Отмоленные одежды складываются в «гардероб» тонкого плана и будут ждать владельца там. При появлении они тут же окажутся на «плечах души», без ведома и желания оной.

– А я всегда говорил, молитва – пустышка, – скептик принимает позу Наполеона.

– Именно, когда молитва – пустышка, – соглашаюсь с ним я.

– Так что, не молиться вовсе?

– Не зря написано, мой всезнающий скептик, не поминай имя Бога всуе. Пустая молитва – мина замедленного действия, ну, или яма, вырытая своими руками.

– Что еще есть в арсенале Матрицы?

– Более грубые инструменты, вещества, вызывающие галлюцинации (подумай, почему Христос называл вино кровью своей). Любое искусственное облегчение (разоблачение) сердца, с помощью чего угодно, но без внутреннего осознания, есть «матричная кукла». По-настоящему обнажить сердце, открыть Бога в себе может только сам Человек.

– А если Бог захочет сделать из грешника святого Здесь и Сейчас, думаешь, не получится? – мой скептик и не собирается покидать наполеоновскую позу.

– Не сможет.

– Ха-ха-ха, Бог не сможет? Ты сумасшедший.

– Не сможет предать самого Себя. Он в состоянии залить ложку дегтя морем меда, но Он будет знать, что Сам распределил деготь в меде, и оттого Море не абсолютно чисто.

– Но у Матрицы в раздевании есть тридцать процентов, ты сам говорил, – скептик цепкий, ничего не скажешь.

– Да, в скидывании одежд со стороны Матрицы работает «отцовский» принцип.

– Как это?

– Отец уступит ребенку в его сильном желании чего-то, даже если это что-то противоречит отцовским понятиям, но ведет к росту (например, карьерному) отпрыска. Матрица ослабит хватку, если просчитает, что она мешает развитию Эго-программы.

– Значит, по-настоящему, остается только Человек?

– Да, душа. Ее неупокоенность, поиск Истины, то свербящее где-то в глубине чувство, зовущее к изменениям, к внутреннему движению, к обнажению сердца. Смирительная рубаха с пуговицами на спине легко срывается… смирением. Не имеет смысла сдерживать того, кто смирен, спокоен и осознан сам собой. Прикованный к кресту Иисус вознесся с него, сбросив с сердца последний покров, саван самости.

Скептик разинул рот в намерении поумничать, но дверь палаты распахнулась, вошел доктор, присел на краешек единственной в этих белых стенах кровати и елейным голосом произнес:

– Пора принимать микстурку, милейший.

Клоун всегда одинок

Кто самый главный на манеже?

Тот, кто в руках страховку держит.

Клоун не любил свою работу. Пять дней в неделю, казавшиеся вечностью, он мучительно придумывал новые шутки, ужимки, гримасы, кувырки и падения. Но когда шутишь, нарочно спотыкаешься и льешь неправдоподобные слезы всю жизнь, то через напускную веселость просвечивает внутреннее раздражение, флик-фляки причиняют нестерпимую боль в суставах, а вода, бьющая фонтаном из глаз, становится соленой. Вечность Клоуна завершается двумя выступлениями. В псевдосолнечном свете софитов, под свист и хохот публики он вытаскивает из карманов пяти бессонных ночей носовые платки, превращающиеся в голубей, взмывающих под купол, писклявый голос недоумка, меняющий свою тональность на звук паровозного гудка, словечки, исковерканные до неузнаваемости, и непременно лопающуюся резинку на штанах (это гвоздь программы), отчего надутые, как воздушный шар, цветастые панталоны мешком падают на невероятных размеров башмаки, оголяя тощие ноги в испуге хватающего свои трусы шутника. Эта пошлость работала всегда, дети с леденцами во ртах визжали от восторга, их почтенные отцы хватались за животы (объемом схожие с упавшим в номере реквизитом), а благочестивые с виду мамаши стыдливо опускали взгляды, тем не менее внимательно разглядывая открывшиеся перспективы через прорези вееров, похихикивая при этом для приличия.

Получив свою порцию аплодисментов (непонятно за что), в этот раз более значительную, чем остальные, Клоун проследовал с манежа мимо разгневанных таким поведением уважаемой публики, Укротителя и Канатоходца, коим пришлось натянуть на себя приличествующую моменту улыбку, в отличие от Клоуна, на лице которого нарисованный до ушей рот освобождал от