Искусство путешествовать - Ален Боттон

Буквально у самой линии прибоя я наткнулся на шезлонг. Сев в него, я прислушался: у самых моих ног негромко плескались набегающие волны — словно какое-то огромное, но при этом добродушное животное осторожно лакало воду из большущей миски. Первые проснувшиеся птицы замелькали в воздухе, весело перепархивая с дерева на дерево. Вдруг я осознал, что передо мной открылся тот самый вид, который запечатлен на обложке рекламного буклета: пляж изящной дугой протянулся вдоль всей кромки бухты, прямо за ним поднимались к небу зеленые холмы, а первый ряд кокосовых пальм — одна меньше, другая больше — склонился в сторону бирюзового моря. Ощущение было такое, словно пальмы пытались обмануть друг друга и изогнуться так, чтобы поймать листьями как можно больше солнца.

Якоб Исаакс ван Рёйсдаль. Вид Алкмаара, ок. 1670–1675 гг.

Тем не менее это описание лишь в малой степени и далеко не точно отражает то, что происходило внутри меня в то утро: мое внимание отвлекали от созерцания этой красоты самые разные мысли, заботы и переживания. Так, например, я лишь наскоро отметил про себя появление в верхушках пальм первых проснувшихся птиц, но куда больше занимало меня при этом охрипшее после долгого перелета горло, досада по поводу того, что я не успел предупредить одного из коллег о своем отъезде, пульсирующая от перемены давления кровь в висках и становившаяся все более острой потребность посетить, наконец, уборную. В те минуты я уже сделал для себя одно открытие, которому не придал должного значения: не желая того, я привез с собой на остров самого себя.

Как же, оказывается, легко забыть себя, когда разглядываешь живописные картинки или читаешь хорошо составленное описание того или иного места! Дома, разглядывая рекламные фотографии Барбадоса, я совершенно забыл, что мои глаза неразрывно связаны как с телом, так и с разумом, которым придется путешествовать вместе со мной, куда бы я ни собрался. Между тем, взяв с собой в путешествие разум и тело, человек рискует воспринять то место, куда так стремились попасть его глаза, совсем иначе, не так, как он того ожидал. Дома я имел полную возможность сосредоточиваться на фотографиях номера в гостинице, на изображениях пляжа или неба и не обращать внимания на то сложное, полное противоречий существо, для которого все эти наблюдения, равно как и сама возможная поездка, являются не чем иным, как всего-навсего маленьким этапом на пути к выполнению куда более значимой и сложной задачи — проживанию собственной жизни.

Мои разум и тело немедленно дали о себе знать, заставив сделать поправки на их восприятие и оценку того места, где я оказался. Так, например, тело всячески жаловалось на то, что ему не удалось выспаться. Ему было жарко, ему докучали мухи, и, кроме того, оно испытывало определенные трудности с перевариванием пищи из гостиничного ресторана. Разум же тем временем приступил к вздыбленному тревогой и беспокойством подробнейшему рассмотрению таких вопросов, как накатывавшаяся отпускная скука, беспричинная печаль и мое весьма шаткое материальное положение.

Судя по всему, вместо ожидаемого нами в предвкушении путешествия долгого состояния безмятежности и практически безмятежного счастья мы — а в первую очередь наш разум — оказываемся способны испытывать это чувство в течение весьма короткого промежутка времени. Благостное восприятие окружающего мира, накладывающиеся друг на друга приятные воспоминания о прошлом и не менее приятные мечты о будущем, отсутствие тревог и опасений — все это продолжается не более десяти минут кряду. Затем на нашем внутреннем горизонте обязательно появляются мрачные тучи тревоги и всякого рода переживаний — точь-в-точь, как на западное побережье Ирландии накатывают один за другим атмосферные фронты, несущие холод и дожди. Былые победы и достижения уже не кажутся нам достаточно убедительными, будущее предстает в виде сплошных проблем и трудностей, а роскошный пейзаж, раскинувшийся перед нами, вдруг словно становится невидимым, как и все, что окружает нас в эту минуту.

Неожиданно для себя я обнаружил неразрывное единство между тем унылым меланхоликом, каким я был дома, и человеком, каким я предстал на этом тропическом острове. Это единство выглядело особенно и странным по сравнению с разницей в погодных условиях и в окружавших меня здесь и дома пейзажах, в самом воздухе, который здесь, на Барбадосе, был словно соткан из других, по-настоящему живительных газов и напоен совершенно иными — сладостными и пряными — ароматами.

Пляж на острове Барбадос

Чуть позже утром того же дня мы с М. взяли по шезлонгу и сели в тени пальм прямо у веранды нашего домика. Над заливом сиротливо проплывало одинокое облачко. М. надела наушники и приступила к составлению комментария к очередному изданию «Самоубийства» Эмиля Дюркгейма. Я ничего не делал и просто разглядывал окружавшее меня пространство. Со стороны могло показаться, что я нахожусь там, где находится мое тело, полулежавшее в откинутом шезлонге. Тем не менее то самое «я» — обладающая разумом и сознанием часть меня — на самом деле покинуло физическую оболочку, с тем чтобы не на шутку обеспокоиться собственным будущим, а именно попереживать по поводу того, будут ли включены завтраки в стоимость номера. Два часа спустя, сидя за угловым столиком в гостиничном ресторане со здоровенной порцией папайи перед собой (завтрак и местные налоги включены), то самое «я», которое покинуло тело, покоившееся в шезлонге, вновь сменило дислокацию, на этот раз даже покинув гостеприимный тропический остров, чтобы не на шутку попереживать за судьбу одного весьма рискованного проекта, намеченного на следующий год.

У меня сложилось такое ощущение, что когда-то давно с теми представителями человеческого рода, которые постоянно жили в состоянии тревоги за свое будущее, произошла какая-то мутация. Вполне возможно, что именно эти наши предки не смогли должным образом ощутить все удовольствия жизни и сполна насладиться ими, но они, по крайней мере, выжили и сформировали характер и образ мысли своих потомков. Между тем их менее озабоченные собственным выживанием сородичи, жившие в свое удовольствие сегодняшним днем и наслаждавшиеся тем, где и как они существуют, в ходе естественного отбора встретили свой конец на рогах какого-нибудь непредвиденного, неизвестно откуда взявшегося бизона.

Невероятно трудно вызвать в памяти наше почти перманентное состояние обеспокоенности собственным будущим. Возвращаясь домой откуда бы то ни было, мы первым делом забываем, сколько времени в прошлом мы провели, переживая по поводу того, что случится в будущем. Иными словами, мы практически не удерживаем в памяти те мгновения, в которые мысленно находимся не там, где присутствуем физически. Есть некая чистота как в воспоминаниях, так и в предвкушении посещения того или иного места — именно в воспоминаниях и в ожиданиях это место обретает свою подлинную ценность.

Если верность какому-либо месту и казалась возможной при рассмотрении этого места из дома, то, скорее всего, это происходило по той простой причине, что я никогда не пытался разглядывать эти места — например, фотографии барбадосского пляжа — в течение сколько-нибудь продолжительного времени. Положи я рекламный буклет на стол и заставь себя неотрывно рассматривать тропический пейзаж с обложки в течение двадцати пяти минут — мое тело и разум непременно перенеслись бы туда, где их стали бы мучить навалившиеся извне тревоги и беспокойства. В этом случае я наверняка сумел бы почувствовать, насколько мало воздействует то место, где я нахожусь, на ту часть моего «я», которая совершает мгновенные перелеты и перемещения по всему миру одной лишь силой разума.

Пожалуй, герцог Эссент сумел бы по достоинству оценить и подмеченный, и сформулированный мною парадокс: судя по всему, мы лучше всего приспосабливаемся к жизни в том или ином месте, когда на нас не давит угроза обязательности пребывания именно там, где мы находимся.

3а несколько дней до отъезда мы с М. решили прокатиться по острову и познакомиться с его достопримечательностями. Мы арендовали пляжный багги — пародию на «мини» — и поехали в холмистую часть острова, которую местные жители называют Шотландией. Сюда в семнадцатом веке Оливер Кромвель ссылал английских католиков. На самом севере острова мы побывали в Пещере животных-цветов: на самом деле это не одна пещера, а множество расположенных неподалеку друг от друга гротов, выточенных у основания прибрежных скал морским прибоем. По стенам этих полупещер плотным ковром растут гигантские морские анемоны — животные, по виду больше напоминающие растения. Они покрывают камни сплошным зеленым ковром, расцветающим желтыми цветами в те мгновения, когда анемоны открывают рты, обрамленные венчиком из щупалец.