За линией Габерландта - Вячеслав Пальман

Теплая ночевка разморила нас, а усталость от большого перехода и трудной переправы сделала свое дело: все проспали раннее утро.

На дворе стоял день. Солнечный свет проникал сквозь ставни и запыленные стекла, лежал на полу и на наших тулупах длинными, косыми полосками, повторяя рисунок щелей и вырезы окон. Пятна двигались по полу, и, когда один такой зайчик хлестнул меня по глазам, я испуганно вскочил. Было уже достаточно светло, чтобы разглядеть наше жилище.

Вероятно, не один десяток лет стояла эта фактория на берегу реки. В наше время так не строят. Дом был срублен из больших стволов лиственницы; главный зал, где мы спали и где стояла печка, видно, являлся и чайной и магазином одновременно. Чугунные решетки укрывали приплюснутые окна, прорезанные слишком высоко, почти под потолком. У стены стоял огромный кирпичный камин с темным, закопченным зевом — оттуда тянуло горьким, давно остывшим дымом. Железную печку, которая нас обогрела, поставили уже позже, скорее всего для плавающих и путешествующих. Колено трубы инородным телом влезало в каминную стенку, дыра кое-как была замазана глиной. У входных дверей изнутри был устроен тамбур — стеклянный фонарь-шестиугольник. В нем еще торчали кое-где разноцветные стекла. На крыше фонаря пугалом стоял до предела ощипанный огромный ворон. Чучело потеряло почти все перья и было голым, в каком-то пепельно-сером пушке, как летучая мышь. Вглядевшись, я понял, что ворон просто покрыт толстым слоем пыли. Сколько лет этому символу коварства и смерти? Десять, двадцать?.. И как он уцелел в заброшенной фактории, откуда уже давно вынесли все, что представляло хоть какую-нибудь ценность?

Мои спутники вставать, как видно, не собирались. Собственно, и я мог бы еще поспать. Спешить нам некуда. Пути осталось на 3—4 часа, все равно к вечеру успеем в совхоз. Но мне уже не спалось. Я встал, набросил телогрейку, сунул в печку пять поленьев, накидал под них сухих щепок, заготовленных еще ночью, поднес спичку и, убедившись, что пламя разгорается, вышел во двор умыться.

Знаете ли вы, как чертовски приятно натереться поутру сухим, колючим снегом! И ежишься, и кряхтишь, и пританцовываешь, а не убегаешь в дом и до тех пор изо всей силы трешь в ладонях и на груди адски холодный снег, пока не почувствуешь воду, пока не разгонишь в руках и на лице кровь, пока не убедишься, что тело твое окрепло, живет, покраснело от прилива сил.

Вытершись, я опять залез в телогрейку и шмыгнул в дом, чтобы отогреть у печки застывшие красные пальцы.

Ребята по-прежнему лежали под тулупами, молчали и только деликатно кашляли. Было от чего кашлять! Из печки валил такой густой дым, что весь зал наполнился им, и только над самым полом еще держалась полоска светлого, холодного воздуха, придавленного дымом.

Я бросился к печке. Тяги совсем не было. В чем дело? Неужели за ночь набилось столько сажи? Или что-нибудь обвалилось там? Дрова тлели тусклым жарком, дым валил в дверцу и в щели железного колена. Вот досада! Я выскочил за дверь, набрал в легкие как можно больше холодного, вкусного воздуха и решительно шагнул в густой, едкий дым. Стараясь не наступить на притихших хлопцев, отыскал еле теплую железную трубу и, вооружившись поленом, принялся обстукивать ее. Мягкое железо сминалось, я кашлял вовсю, но тяга не прибавлялась. Пробка застряла где-то в камине, в кирпичах.

— Бес с ней! — сказали мне с пола. — Потуши эту дымовую шашку да открой, пожалуйста, дверь. Задохнемся...

В одно мгновение я распахнул дверь и начал выбрасывать на улицу тлеющие головешки. Дым потянулся через фонарь. Ребята заворочались, закряхтели, прокашлялись и, натянув тулупы на головы... опять уснули. Вот это да! Убедившись, что они не шутят, а в самом деле спят на свежем воздухе, я пошел на улицу, сводил лошадей к реке, напоил, дал овса, подложил сена и, раздумывая, чем бы еще заняться, осмотрелся по сторонам.

Теперь я мог составить себе более ясное представление о фактории и о местности, где очутился по воле случая наш обоз.

Высокий лиственничный лес начинался в тридцати метрах от дома. Он стоял темной стеной, засыпанный снегом, забитый поваленными и наклонившимися деревьями, спутанный по ногам густым кустарниковым подлеском, молчаливый и задумчивый, как всякий старый лес, которого уже давно не касалась человеческая рука. Выше заснеженных лиственниц виднелись вершины сопок, покрытые стлаником. Горы подымались круто и густо где-то недалеко от нас, и только в одном месте сопки расступались, образуя довольно широкий коридор, уходящий в неведомую глухомань. Не трудно было догадаться, что там, где горы нехотя расступались, протекала река, скрытая за густой щетиной леса. Места дикие, малоизученные и тем более заманчивые для нового человека. Мир неведомый и таинственный лежал буквально в сотне метров от меня.

По другую сторону поляны, на которой стояла фактория, лес продолжался, вероятно, до самого моря, но выглядел уже по-иному. Группы высоких и раскидистых лиственниц не смыкались между собой, а разделялись все новыми и новыми полянами. Даже теперь, в конце зимы, из-под снега выглядывали веселые метелки вейника. Какая же здесь трава растет летом? В рост человека? Луговое раздолье! Кусты жимолости и голубики высовывались на оголенных от снега местах. Прижатый к земле стланик маячил зелеными пятнами. На фоне сплошной белизны эти пятна резко и весело лезли в глаза. Стланик уже приготовился пружинисто подняться при первом проблеске тепла. Бесчисленные следы зайцев, мышей и лисиц пересекали поляны и лес во всех направлениях. А чуть в стороне лес обрывался, и там бежала река, которая коварно встала вчера на нашем пути.

Бесспорно, фактория стояла на красивом и заманчивом месте. Но не красота, конечно, была главной причиной, почему здесь выросла эта, как теперь говорят, торговая точка. Хороший путь с моря, лесное приволье и река, естественная дорога из далеких горных районов, — вот что определило место для торгового дома. Ведь фактория торговала, на то она и фактория. Морем сюда привозили нужные для охотников и рыболовов припасы. А орочи и якуты ехали на оленях и собаках по тайге, плыли на лодках из глубины материка и со всех концов побережья и везли свои товары: шкуры, мясо и рыбу. Вероятно, здесь находился в былое время, оживленный центр обмена, своего рода приморская ярмарка.

Недалеко от фактории из-под снега торчали какие-то стены, балки и другие остатки строений. Через снежную целину я пошел к ним. Эге, да тут целый поселок! Когда-то, видно, стояли деревянные дома с плоскими крышами. Они почти совсем развалились. Рядом с лесом виднелись жерди, составляющие остовы для яранг. Значит, здесь жили не только приезжие. В домах — русские, в ярангах — орочи. Почему они ушли отсюда, покинув столь приветливый уголок?