Дитя урагана - Катарина Сусанна Причард

Из старого матросского сундучка на свет извлекались всякого рода сокровища, словно хранившие еще тепло тропического солнца и запах кокосовых циновок: тапа — белая ткань, которую туземные женщины изготовляли из древесной коры, а затем сепией наносили на нее угловатые узоры; переливающиеся перламутром раковины и ожерелья из мелких ракушек, желтых, похожих на зерна маиса; веточки розового коралла, кусочек серой амбры, черепаховый крестик с жемчужиной посередине, нож племени Тукалау, украшенный акульими зубами.

И о каждой вещице отец мог рассказать целую историю: как женщины выделывают тапу, распевая в такт своим ритмическим ударам по размягченной древесной коре; о кусочке серой амбры, которую дочь туземного вождя дала отцу для его дочурки.

Там же, в сундучке, лежал и полый кусок бамбука, а в нем — бумага, удостоверявшая офицерский чин отца в «армии», принимавшей участие в межплеменной войне. Под этим документом, написанным по-английски на плотной голубой бумаге, стояла подпись Какобау (в более позднем произношении и написании — Сакомбау), которого отец называл «старым негодяем». Отец всегда с некоторым стыдом говорил о своей причастности к этой «армии», и в его дневнике она неизменно упоминается только в кавычках; видимо, даже тогда он в глубине души относился к ней иронически.

Я часто слышала от отца о несправедливости, которая была совершена по отношению к туземным племенам и вождям, когда Какобау отдал их земли под власть британской короны. Эти земли без права отчуждения были навсегда закреплены за ним по местной системе землевладения, а Какобау продал и земли и права, доверенные ему его народом. Он, можно сказать, продал их первородство, и, чтобы поднять его авторитет и придать сделке видимую законность, его провозгласили королем Фиджи и прилегающих островов. А когда вожди племен помельче восстали, для защиты Какобау была сколочена армия, офицерский состав которой набирали из числа плантаторов, чиновников, торговцев жемчугом и всяких белых авантюристов.

Сохранились фотографии отца в форме офицера этой армии — он снят весь в белом, с бакенбардами и при шпаге. Бакенбарды эти мама называла «тоска зеленая». А шпагой он частенько пугал ее. Хотя война между племенами происходила задолго до их свадьбы, при переезде с Фиджи мама запретила отцу брать с собой шпагу. Она «не желала видеть у себя в доме эту ужасную вещь».

Благодаря знанию языка и туземных обычаев отец стал официальным переводчиком и сохранил хорошие отношения с Какобау.

В одном из рассказов отец описал, как его пригласили на обряд питья кавы, где присутствовал Какобау и приближенные к нему вожди. Кава — это крепчайший спиртной напиток, который изготовляется из корней перца. Женщины разжевывают корни и выплевывают полученную массу в деревянную чашу, оставляя ее там для брожения. Вкусом кава напоминает мыльную воду и вызывает у белых отвращение, но с ног валит любого. Беря чашу на пиру, гость должен сказать в честь вождя цветистую речь и залпом, не переводя дыхания, проглотить свою порцию кавы.

У отца был красивый голос, сильный и мелодичный, и его звучная, хвалебная речь, а также лихость, с которой он осушил чашу, так пришлись по вкусу Какобау, что он преподнес эту чашу гостю; в роду вождей такие чаши обычно передавались по наследству. Считалось огромной честью для туземца удостоиться такого подарка.

Это был красивый сосуд, вырезанный из цельного куска дерева; внутренняя поверхность его приобрела перламутровый блеск от многолетнего воздействия кавы. Отец в равной мере ценил редкую красоту чаши и авторитет, которым он пользовался у туземцев как ее обладатель.

Но однажды в отсутствие Т. Г. П.[1] в бунгало побывал молодой англичанин — позже он стал графом Сэндвичским. Он оставил записку, сообщая, что заходил проститься и прихватил деревянную чашу, стоявшую на письменном столе, для своей коллекции местных диковинок.

Отец часто жалел об этой потере.

В коротком рассказе «Граф и голландец» из цикла «В сапфировых морях», который был напечатан в мельбурнском «Лидере», когда я была еще школьницей, Т. Г. П. ярко описывает Левуку, какой она была до переезда редакции «Фиджи таймс» в Суву и переноса туда столицы Фиджи.

«Левука была едва ли не самым веселым, шумным и оживленным на всем острове центром с белым населением к югу от пограничной черты и ничуть не походила на убогий рыбачий поселок, каким она стала под благотворным воздействием британского владычества, — пустые дома, обитатели которых вымерли, теснимые со всех сторон непроходимыми зарослями, которые снова заполнили отвоеванное у них пространство.

В то время здесь не было установившейся формы правления. Закон и порядок существовали на деле, а не на словах. Три тысячи наиболее предприимчивых жителей австралийской колонии, среди которых было немало бродяг, до этого безуспешно пытавших счастья в разных уголках Тихого океана, собрались в Левуке, привлеченные растущим спросом на хлопок. Каждый поступал так, как считал правильным, при непременном условии, что против этого не станет возражать более сильный сосед. В гавани было полно каботажников и судов дальнего плавания, люди торговали, платили долги, пили, веселились и все вместе жарились под знойным тропическим солнцем, соблюдая дух подлинного товарищества и, что самое интересное, не совершая никаких серьезных преступлений».

У отца сохранились акварельные портреты, изображавшие его в ролях Ясона, Шейлока, Мефистофеля и других, которые он исполнял в драматических постановках; у нас, детей, эти портреты вызывали живейший интерес. Они были нарисованы Перси Спенсом, впоследствии членом Королевской Академии художеств. Отец и сам сочинял комедии и пародии, стараясь по мере сил оживить однообразие духовной жизни оторванного от мира общества.

Альбом с вырезками статей, написанных отцом, когда он был редактором «Фиджи таймс» и корреспондентом мельбурнского «Аргуса» и сиднейской «Морнинг геральд», также живо отражает события, происходившие в Левуке: крушения кораблей, напоровшихся на рифы, что случалось порой раза четыре в месяц, трагедии вроде той, когда два фиджийца ограбили лавку и убили ее хозяина-немца, а затем по туземному обычаю удавились сами, убедившись, что скрыть преступление не удастся.

Статьи написаны со знанием всех политических тонкостей, имевших значение в южных морях, и местных фиджийских дел. Некоторые из статей резко критиковали правительство, а «Куплеты сумасброда», занимавшие несколько столбцов, высмеивали самые разнообразные общественные и политические события того времени.

Мама помнила некоторые четверостишия, и ее тихий смех сливался с отцовским, когда они припоминали какой-нибудь эпизод тех дней, например, пышный банкет и бал, устроенные «важной персоной» — англичанином, который объявил, что бросает плантации и отбывает на родину, так как получил богатое наследство.

Танцевальный зал, рассказывала мать, находился над самым морем; никогда еще жители Левуки не видели такой необычайной роскоши. Ранним утром гости