Дитя урагана - Катарина Сусанна Причард

меня, если я падала, или ликовал вместе со мной, если я благополучно добиралась до берега. Потом он сажал меня на плечо и карабкался наверх, смеясь и крича маме, что ей нечего беспокоиться.

— У Дитя Урагана ножки цепкие, как у птички, и бегает она быстрее ветра, — говорил он.

Еще не умея толком разговаривать по-английски, я уже болтала на фиджи и пела песни, которым выучил меня Н’Гардо. Отец был изумлен, обнаружив, что я изъясняюсь на языке касты вождей, а не на том диалекте, на котором говорят наши слуги. Откуда я научилась наречию вождей, было для него тайной, хотя, вероятно, тут не обошлось без Н’Гардо.

Гораздо меньше радовало отца то, что заодно я усвоила и туземные суеверия, что я знаю про гору в центре острова, На Кауварду, где в тумане и полумраке, среди расщелин обитают древние боги, что я боюсь темноты и драуникау — злых духов, которых боги могут вселить в людей и в разные предметы.

Ведь то было время возрождения «на туки» — фанатического религиозного учения, которое сулило своим сторонникам «вечную юность, здоровье и изобилие всех благ, каких только может желать человек».

В 1884 году отец писал в мельбурнском «Аргусе»: «Формально к настоящему времени все население приняло христианство, но большинство обращенных не пошло дальше отказа от языческих обрядов и обязательного ношения «сулу» (набедренной повязки). В некоторых же районах даже такое формальное христианство существует с весьма недавнего времени.

Главой нового религиозного движения — «махди» всего фиджи — является старый вождь племени Короваиваи, по имени Новосавакадуа (Тот-кто-не-говорит-двух-разных-слов); свое учение он называет «на тука». Он утверждает, что послан на землю древними богами. Требования «на туки» незамысловаты, зато решительны: всего-навсего отмена «лоту» (христианства), ниспровержение правительства и полнейшее торжество «на туки» вместо того и другого.

Движение пока не достигло серьезного размаха, но тем не менее трудно сказать, сколь тяжелы могут оказаться последствия, если оно не будет немедленно подавлено».

Отец и мама были в ужасе от того, что их дочь оказалась такой законченной «ки вити» (фиджийкой) и маленькой язычницей. Само собой, они немедленно взялись за мое религиозное воспитание.

Меня, разумеется, крестили, но не в англиканской церкви, к которой принадлежали родители. Методистский священник преподобный Лоример Файсон был другом отца на Фиджи с самых первых дней, к нему-то меня и принесли крестить; крестной матерью была хорошенькая зеленоглазая дочь еще одних давних друзей отца. Я звала ее Полоу.

Когда от одной из маминых сестер, по прозвищу Ложка, пришло письмо с требованием «точного описания» племянницы, отец ответил стихотворением, озаглавленным «Дитя Урагана». Оно слишком длинно, чтобы приводить его полностью, но вот несколько строф:

«Ее описать на бумаге!..» Чтоб этих достигнуть нам сфер, Забуду я в дерзкой отваге Поэзии строгий размер. Лишь списком достоинств картину Решись я украсить — и та, Их не исчерпав в половину, Покроет всю площадь листа. О Ложка, то «лува нии сава», У эльфов занявшая прыть,Одна у ней в жизни забава — Родителей бедных дразнить. Подобен грозе с океана Ее переменчивый нрав. Грозится нам: «Жди урагана» Барометра стрелка, упав. Так строги ее повеленья И власть так по-царски тверда, Что ждет она повиновенья И вечно покорного «да». Ни скидок не даст, ни уступок, К поблажкам не склонна притом. Лишь скажет и строго и скупо, Мол, это «пусть сделает Том».

Я уверена, что никакими особыми достоинствами не отличалась. Стихотворение характеризует только самого отца, его кипучую, нежную, восторженную и преданную натуру. Счастье переполняло его душу и вот вылилось в это легкое, беспечное стихотворение.

В начале следующего года было решено, что рожать второго ребенка мама поедет к своим родителям в Викторию и возьмет меня с собой.

Н’Гардо был безутешен. Отец хотел отправить его с нами, но, как оказалось, существовали правила, запрещающие туземцам уезжать с Фиджи.

Отец часто рассказывал эту историю, с грустью вспоминая ее необъяснимую трагическую развязку.

— Дитя Урагана уезжает, — причитал Н’Гардо. — Я никогда больше ее не увижу.

— Но ведь Катти — девочка, — шутил отец. — А ты о нянчить только мальчиков.

— Дитя Урагана лучше двадцати мальчиков, — отвечал Н’Гардо.

Как он радовался, когда меня впервые сфотографировали у него на руках! Он всегда приходил за мной к матери тщательно вымытый и натертый жиром, в чистой «сулу», но на этот раз, по словам отца, он весь сверкал, как начищенная бронза. Его щетинистые волосы были подстрижены; зеленая тесьма придавала новой «сулу» праздничный вид. И вот мы до сих пор с ним вместе на старой фотографии...

Вскоре после нашего отплытия к отцу пришел человек с печальной вестью — Н’Гардо заболел. Отец отправился навестить его в туземный поселок. Никакой болезни у Н’Гардо не было, если не считать фатальной уверенности, что он умирает.

— Никогда больше не увижу я Дитя Урагана, — только и твердил он.

Пройдет немного времени, уверял отец, как марама и Дитя Урагана вернутся и привезут Н’Гардо нового младенца, быть может, мальчика. Но ничто не могло рассеять мрака, охватившего душу Н’Гардо.

Н’Гардо не дожил до того времени, когда мы с мамой вернулись и привезли с собой маленького Алана. Только тоска по ребенку, с которым его разлучили, и ничего больше, заставила Н’Гардо желать собственной смерти, говорил отец. Отец до тонкости изучил язык, местные обычаи, фольклор и родовые законы фиджийцев; но и его неизменно поражала их способность умирать, когда пропадало желание жить. Отец написал несколько рассказов о силе любви и преданности фиджийцев.

Само собой, я совершенно не помню этого юношу, который любил меня в младенчестве. Но я видела фотографию, на которой мы сняты вместе, а позже часто слышала от отца рассказы про Н’Гардо.

Возможно, именно благодаря Н’Гардо я всегда испытываю симпатию к туземцам. Это, мне кажется, дань благодарности той забытой тени, которая хранила меня когда-то.

Возвращение на Фиджи с младенцем Аланом и со мной, беспокойной девчонкой неполных двух лет от роду, было для матери тяжким испытанием.

Море бушевало, мама страдала от морской болезни. Горничной на судне не было. И если бы капитан не вызвался за мной присматривать, уверяла мама, я непременно свалилась бы за борт. Никакими силами нельзя было заставить меня сидеть в каюте; при первой же возможности я удирала во всю прыть своих еще неокрепших ножек. Не один раз матросы ловили меня на вздымающейся палубе и водворяли обратно в каюту.

Тогда вмешался капитан Макинтош. Ребенку нужен свежий воздух, заявил