Судьбы хуже смерти (Биографический коллаж) - Курт Воннегут

"Милый папа, я продал свой первый рассказ в журнал "Кольерс". Вчера получил чек (750 долларов, 10% вычитывается в пользу агента). Похоже, вскоре удастся пристроить еще две вещички.

Думаю, все у меня налаживается. Положил на счет первые свои деньги и буду дальше откладывать, когда смогу продать рассказ, если, конечно, смогу, - так, чтобы накопилось не меньше, чем я за год зарабатываю в "Дженерал электрик". Для этого вполне достаточно, чтобы у меня брали четыре рассказа, еще и мелочь на карманные расходы останется (а раньше ничего не оставалось). И тогда я наконец-то уйду с этой проклятой службы, а на другую не поступлю ни за что в жизни, храни меня Создатель.

Уже очень много лет я не испытывал такого чувства счастья.

Обнимаю тебя".

Подписано не именем, а инициалами, так он меня всегда называл. Не скажу, что это письмо веха в истории литературы, но на моем скромном пути от рождения до смерти веха эта очень значительная. Дата: 28 октября 1949.

А на оборотной стороне этого листа фибрового картона отец приклеил свое собственное послание. Оно представляет собой две строки из "Венецианского купца", переписанные его красивым почерком:

Клянусь душою - ничей язык меня разубедить не в силах;

Я за вексель мой стою.[5]

II

Если девушка расположится на полянке в лесу, где живет единорог, он, по поверью, придет к ней и положит голову на ее колени. Вот так всего проще его поймать. Должно быть, способ этот открыла девушка, присевшая на полянке, вовсе не намереваясь ловить единорога. А когда он явился и положил ей голову на колени, она, наверное, забеспокоилась (Что еще он выдумает?).

В том доме, где прошли мое детство и юность, Алиса, моя сестра, которая умерла много лет назад (и о которой я тоскую до одури), была той самой девушкой, а папа - таинственным, зачарованным единорогом. Мне и второму моему единокровному - Бернарду, старшему брату, который учился в Массачусетском технологическом, изловить этого единорога не удавалось никогда. Мы с Бернардом не представляли для него особого интереса. Что до нас с братом, ни для какой хоть чуточку подкрашенной трагизмом повести мы не годились. Мы же крепкие ребята. Как-нибудь справимся. И у нас есть приятели, а значит, другие интересы.

(Моя дочь Эдит была когда-то - крайне неудачный брак - замужем за человеком по имени Херальдо Ривера, который сейчас интервьюирует для дневных телепрограмм по субботам людей, переживших такое, что оторопь берет. Упоминаю о нем здесь, поскольку среди тех, с кем он беседует, есть подвергшиеся эротическим притязаниям со стороны близких родственников. Спешу предупредить: сестра, которая была пятью годами старше меня, никаким притязаниям этого рода со стороны нашего доброго папы не подвергалась. Как та девушка, которой единорог кладет голову на колени, она в худшем случае была лишь несколько озадачена происходившим.)

Наш папа, когда я, младший из детей, с ним поближе познакомился, ужасающе нуждался в преданной дружбе представительницы того пола, который считают наделенным даром сострадания, и понять отца можно - ведь мама (его жена) впадала в безумие. К ночи - бывало это исключительно у нас дома и никогда в присутствии гостей - она испытывала к отцу приступы ненависти, такой же разъедающей, как фтористоводородная кислота. А эта кислота способна разрушить стеклянные стенки колбы, затем поверхность стола, затем покрытие пола и проложить себе путь прямехонько в Ад.

(Хотя воск фтористоводородная кислота разрушить не может. У нас в Корнелле, в нашей ДЭ, объединявшей большей частью тех, кто изучал всякие технологии, была ходовая шутка: "Вот открыл универсальный растворитель, а в чем его хранить?" И получается, что вода куда более подходит в качестве универсального растворителя, чем фтористоводородная кислота. Воде просто не дано разрушить стеклянную стенку.)

В книге "Вербное воскресенье" я решительно утверждаю, что безумие мамы - его не признавали и пытались лечить - было результатом действия химических веществ, не выработанных ее организмом, а проглоченных в непомерном количестве, прежде всего алкоголя и выписываемых ей барбитуратов. (Она умерла слишком рано, чтобы врачи накачали ее амфетамином или чем-то подобным.) Мне хочется верить, что ее душевное расстройство было унаследованным, хотя среди моих американских предков (полный их перечень - в "Вербном воскресенье") я не знаю ни одного, кто был бы в клиническом смысле сумасшедшим.

А вообще-то не один ли черт? Я ведь своих предков не выбирал, а мозг и все прочее рассматриваю как дом, построенный задолго до моего рождения, - я просто в нем живу.

(Тот дом на Манхэттене, где я на самом деле живу, с расчетом на прибыли построил в 1862 году некто Л.С.Брукс. По фасаду он восемнадцать с половиной футов, а если мерить от фасада вглубь - сорок шесть; в нем четыре этажа. Брукс одним махом отгрохал двадцать абсолютно друг от друга не отличимых домов.)

Когда вовсю разгорелась постыдная гонка между Бушем и Дукакисом, которые оспаривали друг у друга должность президента Соединенных Штатов Америки (и будущий победитель в ту пору клялся, что защитит светлокожих богатых людей, где бы они ни жили, от темнокожих бедных людей, где бы они ни жили), я получил приглашение выступить в Филадельфии на сессии Американской ассоциации психиатров. И вот что сообщил собравшимся мой унаследованный от предков мозг, воспользовавшись услугами моего переговорного устройства:

"Приветствую вас со всем мыслимым почтением. Несчастных трудно сделать чуть менее несчастными, если они не испытывают нужды в вещах, которые легко им предписать, вроде питания, жилища, дружеского участия - или свободы.

Моей профессии, заключающейся в сочинении за деньги разных историй, иногда правдивых, иногда нет, вы воздали должное, пригласив выступить перед вами моего друга и коллегу Эли Визеля[6], а также и меня. Вероятно, вам известны эксперименты доктора Нэнси Андреассен из медицинского центра университета Айовы - она провела опрос профессиональных писателей, связанных со знаменитой литературной мастерской при этом университете. Целью опроса было выяснить, отличается ли писательская нервная система от той, которая у обыкновенных людей. Большинство опрошенных, и я тоже, как выяснилось, склонны к депрессивным состояниям и происходят из семей, где были страдающие депрессией.

Из этого эксперимента я вывел для себя общее правило, конечно, прямолинейно и приблизительно сформулированное: нельзя стать хорошим писателем, посвятившим себя серьезной литературе, если не испытываешь депрессий.