Мятеж - Ханна Мэтьюсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если это сработает.
Когда Кассия думала о ночи испытания, она видела, что все может пойти по одному из двух сценариев. В первом случае заклинание действует так, как планируется. Она вздыхает с облегчением, мягко, чтобы никто не догадался, что у нее когда-либо были сомнения, и улыбается своим новым братьям и сестрам, когда президент призывает их проголосовать и хор «да!» разносится по всему залу церемонии.
Во втором случае заклинание не срабатывает. Момент, когда она понимает, что все потеряно, тянется так долго, будто она застряла в нем навсегда. И в этот бесконечный миг, когда Кассия осознает, что потерпела неудачу, и все остальные вот-вот тоже это поймут, в зале воцаряется тишина. Становится так тихо, что она слышит, как кто-то нетерпеливо шаркает в глубине толпы, возле камина. И затем понимание просачивается сквозь наблюдающую толпу, как веселящий газ. Краем глаза она видит, как секретарь Общества Ян Ленникер что-то шепчет Айвану Гоффу, который прикрывает рот рукой, пытаясь безуспешно скрыть ухмылку. В ушах отдается стук сердца. К ее горячим щекам приливает кровь. Все, что они думали о ней, вдруг становится очевидной правдой.
Когда ее разум обращался к ночи испытания, то детали второго сценария всегда были более четкими, чувства – более убедительными. В конце концов, такое уже бывало прежде.
– Прекрасно, – солгала Кассия в ответ на вопрос Джаспера. – Заклинание продвигается просто отлично. На самом деле я думаю, что почти готова.
Джаспер выглядел неуверенным, и Кассия не могла винить его.
– Ты будешь великолепна, Кассия. Я полностью в тебе уверен. У тебя сильная магическая родословная.
Сильная магическая родословная, которая отослала ее, когда ей было пять. Она воспитывалась вдалеке от своего народа и не могла наслаждаться влиянием своей магической семьи. И хотя ее обучали учителя, которых посылала ей семья, этого обучения было недостаточно, чтобы компенсировать все прочее. Кассия отличалась от них и всегда ощущала дистанцию.
Джаспер, должно быть, понял по выражению ее лица, что сказал что-то не то.
– Послушай, – поспешно сказал он, – я не думаю, что здесь лучшее место для твоей практики. В Странствующем Месте есть комната, которая в какой-то момент превратилась в чулан для разного хлама. Там полно реквизита, оставшегося от игр, оборудования для летнего фестиваля и всего такого прочего. Несколько лет назад я расчистил там немного места и использую его как своего рода тренировочную площадку, когда пробую что-то новое. Никто никогда не беспокоил меня там. Это место абсолютно секретно.
Кассия покачала головой. Только членам Общества, известным как преемники, разрешалось входить внутрь, если только не было специального разрешения президента Общества.
– Но я не преемник.
– Пока.
– Но все же мне нельзя там находиться.
– Я могу незаметно провести тебя, – сказал он, и его кривая ухмылка стала шире. В этой улыбке чувствовался проблеск озорства, которого Кассия никогда раньше не замечала. Джаспер всегда сохранял совершенное благоразумие на их уроках, но, возможно, это было только потому, что он серьезно подходил к своей работе.
– Я думаю, тебе было бы полезно оставаться наедине с собой во время практик и чтобы рядом не ошивался настырный наставник, пытающийся не пялиться на тебя.
Кассия улыбнулась.
– Ты не настырный, Джаспер.
Она никак не прокомментировала слова о том, что он на нее пялится. Она беспокоилась, что он имел в виду именно то, что прозвучало.
Кассия была влюблена в Джаспера. Ей нравилось проводить с ним время на уроках, но она всегда подозревала, что когда он откликнулся на объявление ее матери о поиске репетитора, то руководствовался чем-то еще. Хотел ли он видеть ее чаще из-за того, что испытывал те же чувства к ней, что она к нему? Или все это было попыткой – второй попыткой – втереться в доверие к самой могущественной семье их фракции?
Она хотела, чтобы Джаспер был ее другом. Слишком многие из ее сверстников улыбались ей в лицо, а затем, когда думали, что она не смотрит, бросали косые взгляды.
Но Джаспер всегда оставался от них в стороне. Он проводил в Обществе столько времени, сколько должен был, но не более того. Он был прилежен и несколько одинок; о нем хорошо отзывались – когда о нем вообще говорили. Короче говоря, она никогда не заподозрила бы его в сплетнях, и это было для нее крайне важно. Кассия стала предметом такого количества сплетен, что опасалась, как бы не привыкнуть к этому.
Неужели она воображала, что то, как он смотрел на нее, грозило разрушить их дружбу? Если бы она дала ему достаточно уверенности, чтобы он мог сделать то, после чего не будет дороги назад, смогли бы они и дальше быть друзьями? Он назвал тот чулан секретным местом, его секретом, которым он поделился с ней. Это было что-то слишком… личное.
И все же очарование места, где можно практиковаться, не опасаясь, что за ней наблюдает мать, было слишком сильным, чтобы отказаться. Она улыбнулась в ответ.
– Звучит чудесно.
Глава 3
Если Олливан и спешил по дороге обратно в пансионат, то не из-за дождя; он был в слишком хорошем настроении, чтобы чувствовать его. Единственным, что ускоряло его шаг, было предвкушение.
Он остановился только один раз, перед общественной библиотекой на Бромптон-роуд. Это место было одним из многих, куда ему запрещено заходить. Но все должно было вот-вот измениться.
– Отличное пальто, мистер.
Олливан оглянулся. Уличному мальчишке на ступеньке позади него было одиннадцать или двенадцать лет, и он был весь в грязи. От холода он дрожал с ног до головы.
– Забирай, – сказал Олливан, снимая пальто и передавая его мальчику. Наконец он почувствовал дождь, но это вызвало лишь усмешку.
Мальчик не смел колебаться. Обеими руками он потянулся за пальто и бросился прочь, пока Олливан не передумал.
Остаток прогулки Олливан проделал быстрым шагом, но к тому времени, как он добрался до пансионата, все же промок насквозь. Миссис Флинт, хозяйка, предложила высушить его одежду перед кухонной плитой, но Олливан с улыбкой отказался; он все равно собирался переодеться в свой лучший костюм. Он вставил ключ в ржавый замок и ударил ногой по основанию своей двери – это был единственный способ, которым он мог заставить эту старую, искореженную рухлядь сдвинуться с места. Из окна комнаты не было видно ничего, кроме кирпичной стены напротив. Отсюда не было видно даже проблеска солнца, и от этого становилось еще холоднее. Так холодно, что волосы
