Портрет художника в зрелом возрасте - Сергей Герасимов

Я помню контекст: «Мы все рассказывали ужастики. Это было так интересно.»

«Конечно, интересно, – ответил я, – в детстве я тоже рассказывал ужастики. Очень хорошо получалась. Тоже было интересно». Я имел ввиду все те истории, которые я рассказывал летними вечерами на даче. Те рассказы, от которых стекленели зрачки.

Они все были ужастиками. Ужастики я мог выдумывать по дюжине в день, и все были разными. К сожалению, эта ужасная легкость сохранилась до сих пор – а открытая дверь всегда манит войти.

Прошло еще лет семь или восемь до того, как я отнес свой рассказ в редакцию. Редакция была очень захолустной: она находилась на краю города, там, куда еще не протянули трамвайную или иную линию. На двери редакции был написан только номер квартиры, больше ничего. Я смело позвонил и мне открыли. Как оказалось, редакция журнала состояла из одного главного редактора, но журнал, тем не менее, выходил и печатал рассказы. Мой рассказ был хорош, хотя я уже сделал к том времени не одну значительную уступку Горынычу. Эти уступки были ничем, по сравнению с теми, которые мне предстояло сделать.

Рассказ еще не был ужастиком, но слегка походил на него. Это был серьезный рассказ о жизни и смерти людей, исследующих пещеры. Редактор прочел мои странички и ничего не понял. Его лицо было озадаченным. Он умел сортировать по качеству те наборы слов, которые приходили к нему – поэтому он не мог назвать рассказ просто чепухой и посоветовать мне заняться чем угодно, но не литературой. Но ничего другого он тоже сказать не мог. Мой рассказ он понял не больше, чем древние взрослые поняли мой рассказ о жизни Марьи Ивановны.

– Может быть, вы мне покажете еще что-нибудь? – спросил он.

У меня был еще один рассказ и я его показал. Зря, конечно, ведь второй рассказ был еще более непонятен, чем первый.

– Это хорошо, – сказал он, прочитав, – но мы такого не печатаем. Я вам посоветую обратиться… И он назвал куда. Туда я впоследствии обратился.

– А что вы скажете о первом рассказе? – робко спросил я.

Тогда я считал, что если на свете и существуют непогрешимые люди, то все они работают главными радакторами журналов.

– Мне не совсем понятно, – сказал он, – вот, например, это слово.

Слово было «мана».

Я начал объяснять и говорил долго, минут двадцать, примерно. Он перебил меня (хотя я видел, что его глаза уже начинали стекленеть) и спросил о другом слове. Я снова начал объяснять. Он снова перебил меня:

– В вашем рассказе всего две странички, а чтобы его понять, нужно написать еще целую книгу. Нужно писать проще и доступнее. Смотрите, сейчас я вам покажу.

Это был мой первый урок писательского мастерства. Он был неплохим человеком, я думаю, он действительно хотел мне помочь.

– Вот здесь нужно написать: «из пещеры послышались крики, стоны», – сказал он.

И я совершил свое первое преступление – я согласился с криками и стонами.

Конечно, я понимал, что люди, исследовавшие пещеру, ушли очень глубоко (они шли в глубину не меньше пяти или семи часов), а значит, никаких криков и стонов из пещеры не доносилось. Да и с какой силой нужно стонать, чтобы твой стон донесся из пещеры? И третье: стоны не могли послышаться сразу – ведь людям предстояло прожить еще пять или семь часов до катастрофы. Но я согласился, потому что главные редакторы всегда правы. Я в самом деле так считал тогда, поверьте.

Я согласился и на другие операции, которые мне предлагались. Рассказ умер на операционном столе, но был напечатан. Тогда я думал, что публикация оправдывает убийство. Ничто не оправдывает убийство. Теперь уже поздно об этом говорить.

Гордый от того, что мой рассказ приняли, я понес свой второй рассказ в другое место (то, которое мне было подсказано). В другом месте редактора звали Галиной Ивановной и она была милейшей женщиной. Галина Ивановна показала мне мою же фразу и сделала такое выражение лица, которое означало: «фи!».

Некоторые думают, что любви противоположна ненависть, а некоторые считают, что равнодушие. На самом деле любви противоположны деньги.

Вот таким был этот пассаж. Милейшая Галина Ивановна предложила заменить деньги «меркантильностью». Я снова согласился, хотя мог бы привести десятокдругой примеров, когда меркантильность была одной из составляющих любви. Я даже знал пример, когда любовь просто вылупилась из меркантильности – как цыпленок из яйца. Но я не привел этих примеров. Я хорошо знал, что именно деньги, монеты или бумажечки (такие приятные на ощупь) убивают любовь, и тоже имел этому немало примеров. Но в тот момент я об этих примерах забыл, потому что вдруг понял, что получу гонорар. Как потом оказалось, мой первый гонорар был эквивалентен двум центам, честное слово.

Когда я вышел на улицу, шел сильный дождь.

Некоторые думают, что культуре противоположна цивилизация, а некоторые считают, что низкий уровень образования. А на самом деле… Впрочем, я об этом уже говорил.