Соблазн быть счастливым - Лоренцо Мароне

На моем лице все еще написано отвращение, когда она приветливо здоровается со мной.

– Привет, Элеонора, – здороваюсь я в ответ, нащупывая ключи в кармане пальто.

Я пытаюсь не дышать, моя жизнь сейчас зависит от того, сколько времени мне потребуется, чтобы выудить связку ключей и попасть наконец к себе домой. В моем возрасте я способен задержать дыхание лишь на несколько секунд. Однако к моему сожалению, происходит то, что – как я надеялся – не должно было произойти: Элеонора заговаривает со мной, и мне приходится сделать вдох, чтобы ей ответить.

– Это Джиджо, – произносит она с улыбкой, показывая мне кота, который, судя по всему, испытывает не меньший дискомфорт, чем я сам.

Я гримасничаю, изо всех сил пытаясь бороться со зловонными испарениями, проникающими мне в ноздри, и отвечаю:

– Еще один жилец?

– Да, – тут же откликается она, – это новенький. Бедняжка, на него напала собака и чуть его не загрызла! Я спасла его от верной смерти.

Я окидываю взглядом кота, который спокойно и сосредоточенно смотрит куда-то вдаль, и спрашиваю себя, не планирует ли он уже в уме свой побег. Мгновение спустя из квартиры Элеоноры выкатывается парочка лет под пятьдесят – она с крашеными волосами и накачанными силиконом губами, он лысый, в то и дело сползающих с носа очках с толстыми стеклами, – и здоровается со мной, прежде чем протянуть руку моей соседке для сердечного рукопожатия. Элеонора, однако, никак не реагирует ни на их приветствие, ни на рукопожатие.

По парочке видно, что оба они заставляют себя улыбаться и держать себя любезно, но на самом деле они в ужасе от зрелища, только что представшего перед их глазами. Они прошмыгивают мимо нас в сторону лифта, напоследок робким взором окидывая площадку и меня самого – вероятно, спрашивая себя, как я могу водить дружбу с кошатницей, но самое главное, как я могу быть ее соседом. Однако мое удивление гораздо больше: вот уже много лет я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь выходил из квартиры Элеоноры Витальяно – только муж, но это было целую вечность назад. Такого не случалось никогда, и тем более не было никаких молодых людей или, во всяком случае, моложавых. Ни одного человека, который не скривился бы от отвратительной вони. Но в этом отличилась и нынешняя парочка.

– Кто это был? – с любопытством спрашиваю я, когда за ними закрываются двери лифта.

Насколько я знаю, у Элеоноры нет никого, кто бы о ней заботился. Детей у нее точно нет, муж давно умер, а родственников я никогда не видел.

– Что? – переспрашивает она.

Элеоноре приблизительно столько же лет, сколько и мне, и она глуха как тетерев, так что в тех редких случаях, когда мне приходится с ней говорить, я вынужден повторять или перефразировать сказанное, повышая соответственно при этом свой голос.

– Я хотел знать, кто были эти двое, – снова говорю я.

– А, эти, – бросает она, отпуская кота, который тут же проскальзывает в квартиру и исчезает в коридоре. – Они приходили посмотреть квартиру.

– А ты что, ее продаешь?

Элеонора нерешительно смотрит на меня. У нее нечесаные волосы, седые усики над губой и покрытые синими венами руки с изуродованными ревматизмом пальцами, похожими на когти.

– Ты решила уехать отсюда? – снова приходится повторить мне, еще сильнее повысив голос.

– Нет, конечно, да и куда я поеду? Это мой дом, и я хочу здесь умереть. Как тебе в голову такое пришло. – Я вопросительно смотрю на нее, и тогда она продолжает:

– Это все моя племянница, дочь моего брата, знаешь ее? – Я отрицательно мотаю головой. – Она – единственная, кто у меня остался из родных. И… В общем, она уговаривает меня продать – говорит, что у нее проблемы и что все равно когда-нибудь эта квартира достанется ей, а я в любом случае смогу остаться здесь, и что фактически квартира будет продана только после моей смерти. Я ничего толком не поняла, но покивала с согласием: мне жаль тратить время на ссоры с близкими, а я все равно никогда ничего не подпишу, и даже вот что – когда кто-то придет смотреть квартиру, я устрою там настоящий кавардак.

Я без труда поверил ее словам. Хоть Элеонора и очень старая и пары винтиков в голове у нее не хватает, она все еще умеет поставить на своем.

– Твоя племянница хочет продать «голую собственность», без права пользования, – заявляю я, пытаясь лучше объяснить ей, о чем идет речь, – новые владельцы купят твою квартиру уже сейчас, но жить в ней они смогут только после твоей смерти.

– Ну да, я примерно так и поняла. Даже и не думай, что я смогу жить, зная, что есть еще кто-то, кроме моей племянницы, кто спит и видит, чтобы я поскорей протянула ноги.

Меня смешат ее слова, и я улыбаюсь, хотя поведение этой невесть откуда взявшейся племянницы смешным никак не назовешь. Если бы она оказалась рядом, уж я бы ей сказал пару ласковых.

– И ты предпочтешь пускать в дом посторонних вместо того, чтобы прямо так и сказать твоей племяннице? – возмущаюсь я и тут же раскаиваюсь. Не столько из-за самого вопроса, немного бесцеремонного, сколько потому, что я сам, со своей стороны, потакаю растягиванию до бесконечности нашего разговора, а значит, и времени, в течение которого ее дверь остается открытой. Теперь потребуется не один день, чтобы весь дом полностью проветрился. К счастью, я еще не успел открыть дверь к себе в квартиру.

– Ну, Чезаре, ну что тебе сказать – ты прав, но ты же понимаешь, как это бывает… Я не хочу настраивать ее против себя, я уже столько времени живу одна, и мне не нужна какая-то большая помощь, но ведь никогда не знаешь, что может случиться завтра и что будет, если мне придется иногда о чем-то ее попросить. Ты ведь тоже один, ты можешь меня понять… – И она замолкает, пристально глядя на меня.

– Ну да, – коротко буркаю я в ответ, хотя что-то подталкивает меня сказать нечто более выразительное, проявить больше солидарности.

– В жизни нужно уметь идти на компромиссы, – продолжает Элеонора, увлекшись темой разговора, – а старость, дорогой мой Чезаре, – это один беспрерывный компромисс.

– Ну да, – снова повторяю я, будто позабыв все другие слова.

В течение семидесяти лет я был настоящим мастером компромиссов, дорогая моя кошатница, но потом я потерял все и, как ни удивительно, почувствовал себя свободным. Правда в том, что мне больше нечего было предлагать, и это стало моей большой удачей. Вот так мне следовало бы ей ответить, но кто знает, как далеко завел бы нас этот разговор, а кислород в зоне моего доступа