Тайна Анри Пика - Давид Фонкинос

Среди ночи Дельфина зажгла свет.

– Ну а теперь пора обсудить твой договор.

– Ах, вот что… значит, ты меня обольстила, чтобы легче было торговаться!

– Ну конечно. Я ведь сплю со всеми своими авторами, перед тем как подписать договор. Так легче закрепить за собой аудиовизуальные права.

– …

– Ну, так как же?

– Я их тебе уступаю. Все уступаю!

К сожалению, «Ванну» постиг провал. Хотя «провал» в данном случае слишком громкое слово. Чего можно ждать от публикации романа? Несмотря на все усилия Дельфины Десперо, на обращение к журналистам, которых она пыталась сподвигнуть на хвалебные рецензии, две-три снисходительные статьи о романтическом духе этого многообещающего таланта ничего не изменили в классической судьбе вышедшего романа. Считается, что публикация – вожделенный Грааль автора. Сколько людей пишут книги, лелея мечту удостоиться когда-нибудь такой чести. Но есть нечто худшее, чем несчастье быть неизданным, – издать свой труд и обречь его на полную безвестность[10]. Проходит несколько дней, и книги больше нигде не найти; тщетно несчастный автор бегает по книжным магазинам в поисках своего детища, начиная уже сомневаться: а было ли оно и впрямь когда-то напечатано? Издать роман, который не нашел своего читателя, – значит столкнуться лицом к лицу со всеобщим безразличием.

Дельфина старалась как могла подбодрить Фредерика, уверяя, что эта неудача никоим образом не скажется на надеждах, которые издательство возлагает на него. Но все было напрасно: он чувствовал себя одновременно опустошенным и униженным. Долгие годы он жил уверенностью, что когда-нибудь сможет всецело посвятить себя литературному труду. И как же ему нравилось быть молодым писателем, который создает свой первый роман и вскоре опубликует его! Так на что же он мог надеяться теперь, когда суровая действительность повергла в прах его мечту?! Он не желал ломать комедию, притворно восхищаясь горячим одобрением критики, превозносящей его роман, как это делали собратья по перу, хваставшиеся рецензией в три строчки, напечатанной в «Le Monde». Он, Фредерик Коста, всегда умел объективно оценивать свое положение. Отсюда вывод: он не должен изменять тому, что отличает его от других. Его не читают, – что ж, пусть будет так. «По крайней мере, издав этот роман, я встретил женщину моей мечты!» – утешал он себя. Значит, нужно идти дальше той же дорогой, с верой в свои силы, подобно солдату, отставшему от полка. Спустя несколько недель он снова начал писать. Роман носил рабочее название «Постель». Не вдаваясь в подробности сюжета, он просто сказал Дельфине: «Пускай это будет еще одно фиаско, лишь бы книга получилась более уютной, чем „Ванна“».

Они зажили вместе – иными словами, Фредерик переселился к Дельфине. Никто в издательстве не знал об их союзе, они хотели защитить свою любовь от посторонних суждений. По утрам она уходила на работу, а он принимался писать. Свою новую книгу он решил создать, лежа в их постели. Сочинительство – это, пожалуй, единственное ремесло, помогающее измышлять удивительные алиби. Например, оно позволяет автору весь день нежиться под одеялом, уверяя себя: «Я работаю!» Временами Фредерик задремывал и видел сны, убеждавшие его, что это полезно для творчества. Действительность же была совсем иной: он чувствовал, что выдохся вконец. Наяву он даже иногда подумывал: а что, если эта свалившаяся на меня любовь, и чудесная и удобная, повредит моему таланту? Разве писатель не должен быть беззащитным и несчастным, чтобы успешно творить? Хотя… нет, это глупо. Известно ведь, что одни шедевры создавались в эйфории, другие в отчаянии. Зато он, впервые в жизни, надежно пристроен. А Дельфина пускай зарабатывает деньги для них обоих, пока он пишет свой роман. Фредерик вовсе не чувствовал себя нахлебником или паразитом, просто позволил ей себя содержать. Это было нечто вроде любовного соглашения между ними: в конце концов, он ведь работает для нее, поскольку ей предстоит издать его книгу. Однако в глубине души он знал, что Дельфина будет судить о ней вполне объективно и что их отношения никоим образом не повлияют на ее вердикт.

Тем временем Дельфина публиковала других авторов, продолжая восхищать издательский мир своим даром предвидения. Она отклонила многочисленные предложения сменить издательство, сохраняя глубокую привязанность к «Грассе», где ей подарили первый шанс на успех. Иногда Фредерик, не выдержав, давал волю приступам мелкой зависти: «Господи, неужели ты выпустила эту книжонку? Но почему? Она ведь ужасно написана!» На что Дельфина отвечала: «Пожалуйста, не веди себя, как озлобленные писаки, считающие всех, кроме себя, бездарями. Хватит с меня и того, что я весь день общаюсь с такими самовлюбленными извращенцами у себя в редакции. И когда прихожу домой, хочу видеть автора, поглощенного своей работой, и только ею. А все другие меня не волнуют. Я их издаю лишь в ожидании твоей „Постели“. И вообще, все, что я делаю в этой жизни, это жду, когда ты мне покажешь свою „Постель“». Дельфина обладала волшебным умением развеивать страхи Фредерика. В ней каким-то загадочным образом сочетались два качества – литературный идеализм и трезвое мышление; свою душевную стойкость она унаследовала от предков и от любви родителей.

Да, так вот – о родителях. Дельфина ежедневно звонила матери, посвящая ее во все подробности своей жизни. Говорила она и с отцом, но в сокращенном варианте, избавляя его от ненужных деталей. Родители недавно вышли на пенсию. «Я выросла в семье преподавательницы французского и преподавателя математики, что и объясняет мою шизофрению», – шутила Дельфина. Ее отец работал в Бресте, а мать в Кемпéре; каждый вечер они возвращались домой в Моргá, в коммуну Крозона, волшебный уголок, защищенный от всех напастей. Там царила дикая природа, и заскучать было просто невозможно, одно только созерцание моря могло целиком заполнить жизнь.

Все свои отпуска Дельфина проводила у родителей, и предстоящий тоже не составлял исключения. Она предложила Фредерику ехать вместе с ней. Это будет удобный случай познакомить его с Фабьенн и Жераром. Он поколебался для виду, словно у него были другие планы, потом спросил:

– А как выглядит твоя кровать там, в вашем доме?

– Свободна от всех мужчин в мире.

– Значит, я буду первым, кто в нее ляжет?

– Первым и, я надеюсь, последним.

– Хотел бы я писать так же емко, как ты мне отвечаешь. Это звучит прекрасно, мощно и беспрекословно.

– Ты пишешь замечательно! Кому и знать это, как не мне!

– Ты чудо!

– Ну и ты тоже неплох.

– …

– Мой дом стоит на самом краю света. Мы будем гулять вдоль моря, и все будет чисто и ясно.

– А как же твои родители? Я ведь не очень-то общителен, когда пишу.

– О, они тебя извинят. Мы с ними можем разговаривать часами, но никого не принуждаем к участию. Это ведь Бретань.

– И что это означает? Ты все время твердишь: это ведь Бретань…

– А вот приедешь и сам все поймешь.

– …

Однако все произошло несколько иначе. Родители Дельфины с первой же минуты оказали Фредерику самый сердечный прием. Ясно было, что дочь впервые приехала к ним со своим молодым человеком, и они хотели знать о нем абсолютно все. Так что пришлось ему распроститься с надеждой избежать общения. Фредерик был отнюдь не расположен вспоминать прошлое, но его прямо-таки засыпали расспросами о его жизни, о родителях, о детстве. Он попытался выказать себя словоохотливым, приправляя ответы всякими игривыми анекдотами. Но Дельфина сразу почувствовала, что он их выдумывает на ходу, желая сделать свой рассказ более занимательным, чем его реальная унылая жизнь.

Оказывается, Жерар внимательно прочел «Ванну». Автору книги, оставшейся незамеченной, не всегда приятно общество читателя, который способен бесконечно долго рассуждать о ней, думая, что этим он польстит ее автору. Разумеется, Жерар поступал так из самых добрых побуждений. Но Фредерик, которому тут же предложили аперитив на террасе, откуда открывался волшебный вид, чувствовал себя неуютно: ему не хотелось портить впечатление от красоты пейзажа мыслями об этом, в сущности, довольно заурядном романе. Он уже начал отрешаться от него, находить в нем изъяны и слишком явное стремление поразить читателей. Как будто каждая фраза обязана была стать неоспоримым свидетельством большого таланта. Первый роман всегда выдает честолюбие «хорошего ученика». Одни лишь гении могут позволить себе быть двоечниками. И конечно, требуется долгое время, чтобы постичь тайну «свободного дыхания» текста, а для этого нужно отрешиться от желания блеснуть перед публикой. Фредерику казалось, что второй его роман будет лучше первого; он постоянно думал о нем, но ни с кем не хотел делиться своими мыслями. Интуитивные догадки нельзя доверять посторонним.