Навеки вместе - Илья Клаз

Да, напрасно думал его величество король Сигизмунд III, что сделает Полоцк опорным пунктом католической веры на восточных границах. Униаты возвели костелы, построили коллегиум. Но Полоцк стал не опорным пунктом, а пороховой бочкой. Пастор Ольха помнит тот день, когда чернь подняла руку на униатского архиепископа Иосафата Кунцевича. Тогда папа Урбан писал королю: «Да будет проклят тот, кто удержит меч свой от крови. Итак, державный король, ты не должен удержаться от огня и меча». Пастор Ольха машинально повторил вслух:

— Огнем и мечем…

— Рубить схизматов, ваша мость! Без пощады! — Капрал Жабицкий побагровел.

Януш Радзивилл окинул проницательным взглядом широкую грудь капрала:

— Вижу, пан капрал бывал в бою.

— Помнят московиты под Смоленском, — гонорливо ответил капрал и положил широкую ладонь на рукоять сабли.

Гетман Януш Радзивилл поднял звоночек. Вошел адъютант.

— Капралу Жабицкому дать пятьдесят рейтар и без промедления отправить под Пинск.

Капрал Жабицкий краем уха слыхал, что там, на Полесье, собирают квартяное войско. Поговаривают, объявились там казацкие хоругви Хмеля… Радостно забилось сердце: какое ему дают поручение!

Капрал вышел из кабинета гетмана, полный надежд и добрых предчувствий.

Через окно гетман смотрел, как широко шагал капрал по двору, и он заметался по комнате. Мысли путаные и обрывистые летели одна за одной… Канцлер ищет пути к русскому царю… Хочет, чтоб он, гетман, колею ложил… А в случае неудачи?.. Нет ли в этом тайного умысла?.. Сейм изберет королем Яна-Казимира… Отчизне нужна твердая рука. Будет ли Ян-Казимир той рукой?.. Как только утихнет бунт в крае, войско ударит по черкасам с севера… И он, гетман Радзивилл, поведет это войско!

Гетман остановился у столика, взял зубочистку, безразлично посмотрел на нее и сдавил жесткими пальцами. Не глядя на адъютанта, застывшего у двери, приказал:

— Завтра утром — карету. Поеду в Несвиж… К войску…

И снова стремительно заходил по комнате.

Глава четвертая

Купец был дивный. Высокий, сухой, с пушистыми пепельными усами. Из-под мохнатой смушковой шапки настороженно поглядывали большие черные глаза. Купец напоминал Алексашке филина. Телега его завалена всякой всячиной: мешками с золой, высохшими овчинами, железным скарбом. За дробницами на поводу шел здоровенный и злющий лохматый пес. Купец не говорил, откуда и куда едет, только спросил Алексашку:

— Далеко до Пиньска?

— Верст десять, наверно, будет.

— Попутный, значит?

Алексашка замялся, но тут же сообразил:

— Попутный.

— Жеребец у тебя ладный! — Купец понимающе посмотрел на буланого, потом задержал глаз на Алексашкиной рваной одежде, прищурился и ничего не сказал.

Чтоб не приставал больше купец, Алексашка пояснил:

— Пан наказ дал в Пинск, еду вот.

— Кто пан-то?

— Телеханский, — не моргнув, выпалил Алексашка.

Купец откровенно рассмеялся:

— Пан телеханский, а по лунинецкому шляху едешь! Ой, хлопец, врешь ты складно.

— Не знаю я, как эти шляхи называются! — разозлился Алексашка. — Чего пристал?

— Да господь с тобой! Мне все равно. Скажи лучше: в твоих краях соболей не продают?

— Продают, — наморщил лоб Алексашка. Тут же вспомнились полоцкие базары и ярмарки. — Купить можно, лишь бы деньга была.

— Почем просят?

— Говаривали, двадцать штук вместе — три рубля грошей, — сказал наугад Алексашка.

— О-о! — протянул купец и, надвинув на лоб шапку, почесал затылок. — Корова по статуту Великого княжества литовского сто грошей, и не больше. А ты вон куда!

— Не я продавал. Слыхал так. Я ремеслом занят.

— Что умеешь?

— Ковальское дело. Топоры варил. На дермезы оси ковал.

— Паны ладно платили?

— Ведомо, плата у них одна.

— Остер ты на язык! — усмехнулся купец. — Теперь паны не очень гроши бросают. Деньги на большую войну копят. Указ короля такой: с каждой хаты по десять злотых.

Алексашка ничего не ответил. Было жарко, и буланый шел неспокойно — досаждали оводы. Алексашка подумал: купец ушлый, по свету колесит и, видно, знает, что где деется.

— У нас тут тихо.

— Ты откуда знаешь, если дальше панского двора не хаживал? Ты православный?

— Какой же еще!

— Белорусцы народ податливый. Паны из него вон сколько крови выпили. Люд молчит. К покорству приучен… Скажет тебе пан голову о колоду расшибить — расшибешь. Чего молчишь?

— Будто тебе пан не укажет! — обиделся Алексашка.

— Я — вольная птица. Захочу — в неметчину поеду. Захочу — в московское царство. Я про чернь речь веду. Глянь, что на Украине деется. Стало казакам муторно от шановного панства — под хоругви стали. Но если, упаси господь, одолеют паны, знай: во сто крат горше на Белой Руси люду будет.

— Что люду остается…

— Сабли ковать! — Купец испытующе посмотрел на Алексашку. — Я пошутил… Что делать? В Пиньске знаю седельника Ивана Шаненю. Ему коваль нужен был позарез.

— Зачем седельнику коваль? — Теребень прихлопнул ладонью овода на упругой шее буланого.

— Надобен, раз ищет. Дермезы будет делать.

Алексашка промолчал. К чему такие речи ведет купец? Что предлагает он? Бежать от пана с седельнику? Призадумался Теребень. Случай в самый раз подходящий.

— Посмотреть можно, — уклончиво сказал Алексашка.

Купец теперь шагал молча, держась рукой за дробницы. Поношенные и подшитые капцы мягко ступали по теплой, пыльной дороге.

В полдень выехали из леса и увидели вдали Пинск. Над низкими крышами хат возвышались белокаменные громады церквей и костелов. «Как в Полоцке…» — подумал Алексашка, глубоко вздохнув. Когда приблизились, стал различать деревянную стену, что кругом опоясывала город. Увидел и ворота. Возле самой стены оказался ров, заполненный зеленой, затхлой водой. Проехали мост. Возле ворот — часовые с длинными, сверкающими на солнце алебардами.

— Кто такие? — лениво крикнул один из них.

— Купец Савелий из гомельского княжества. За мехами и золой пожаловал.

— Куда путь держишь? — допытывался часовой.

— Ведомо, в славный град Пиньск.

— А ты, смерд?

— Мой, — ответил купец, кивнув на Алексашку.

Часовые отвели тяжелые ворота, и телега загрохотала по деревянной мостовой.

Вот он, Пинск! От Северских ворот прямые, тесные улицы с хатами, крытыми соломой. Лучами сходятся улицы к центру — шляхетному городу, который вырос на высоком берегу Пины — Васильевской горке. Здесь костел — громадина, большой монастырь, иезуитский коллегиум. Позади ратуши — между коллегиумом и монастырем — дом пинского войта полковника пана Луки Ельского. Хоромина огорожена забором из камня. За домом войта мост через Пину. А там — шлях на полудень, в широкие украинские степи.

Шумен и люден Пинск. Много тут разных цехов — скорняки, ковали, шапошники, седельники, шорники, оружейники, золотари. И все изделия на базаре. Сразу бросилось Алексашке в глаза то, что одёжки здесь люд пошивает по-своему. Порты более роскошные, на разные цвета крашены. Даже красные видал. Рубахи расшиты и сильнее отбелены. Видно, лен здесь получше.

День был базарный. По узким улицам к центру города шли мужики и бабы. Грохоча по мостовым и поскрипывая, тащились повозки с живностью. По тому, как уверенно ехал купец, Алексашка понял, что в Пинске он бывал. Из проулка свернули на главную улицу, которая вывела к площади. В центре ее помост. Возле помоста — толпа. Над головами людей пять всадников со сверкающими на солнце пиками. На помосте колченогий, дюжий детина в синей посконной рубахе с закатанными до локтей рукавами. В руках у него плеть. «Секут…» — подумал Алексашка. Помахивая плетью, детина кричит хрипло и протяжно:

— Тащи-и Ива-ашку-у!..

Два гайдука вытолкали на помост Ивашку и начали срывать с него рубаху. Ивашка покорно повалился на топчан, вытянув вперед длинные, жилистые руки. Гайдук прихватил руки ремнем, а сам уселся на Ивашкины ноги. На помост по шатким старым ступенькам взобрался старый, плюгавый чтец, а может, писарь магистрата.

— Тишей! — гаркнул детина. — Сказку читаем!

Чтец высморкался на помост, вытер нос рукавом и, щурясь, загундосил. Помятый листок дрожал в хилой руке.

— А подмастерье Ивашка удрал от цехмистера… а господ своих не почитал… а словами паскудными обзывал и задолжал пану два злотых…

— Где же взять ему те злоты? — послышалось из толпы.

— Тишей! — детина помахал плетью.

А чтец дальше гундосил:

— А судом магистратовым предписано сечь нещадно Ивашку тридцатью плетями и, наказав, в долговую тюрьму посадить…

Ивашку отхлестали быстро. Не успел купец повернуть коня, как долетел с помоста истошный вопль. На лоб мужику приставили раскаленное клеймо с четкой надписью «ВОР».