Скажи, Красная Шапочка - Беате Ханика

Мама снова вздыхает и сжимает мне руку.

Вчера же ты была там одна, — говорит она, а долго оставаться и не нужно.

У тебя болит голова только потому, что ты сама не хочешь туда идти, — резко отвечаю я.

Мама едва заметно вздрагивает, и я убираю руку.

Еда на кухне, — говорит она.

Это значит, что она считает тему исчерпанной.

Весь наш дом затемнен, Анна разговаривает по телефону в своей комнате, сквозь дверь мне слышен ее приглушенный голос, когда я иду на кухню забрать корзинку с едой и замок от велосипеда.

Ты тоже могла бы иногда что-нибудь делать! — кричу я, подойдя к ее комнате.

Специально очень громко. Чтобы мама вздрогнула, а ее мигрень стала бы еще сильнее.

Да пошла ты! — кричит Анна в ответ.

Я вешаю корзинку на руль велосипеда и уезжаю. Ехать совсем непросто, корзинка качается, приходится все время быть начеку, чтобы не потерять равновесие. Вообще-то на руль нельзя ничего вешать, это слишком опасно, но сегодня мне на это наплевать. Мне надо проехать через весь город, вниз по крутому склону холма, он называется Гальгенберг, я чувствую, как ветер дует мне в лицо, и перестаю крутить педали. А не закрыть ли мне глаза, как частенько делает Лиззи, чтобы меня позлить?

Я слепая! — кричит она, скажи, когда будет светофор…

Светофор стоит у подножья холма, там надо сильно тормозить, если ты уже как следует разогнался. Я тогда притворяюсь, что совсем не боюсь за Лиззи, но я, конечно, боюсь, тут уж ничего не поделаешь — ведь она моя лучшая подруга.

Никогда больше так не делай, — говорю я всякий раз, когда мы стоим рядом внизу у перекрестка. Лиззи только пожимает плечами и ухмыляется, глядя на меня, негодяйка.

Я совсем ненадолго закрываю глаза, не крепко, сквозь щелку я вижу, как приближаются расплывчатые огни светофора, похожие на зеленые рождественские свечки. Слева и справа проносятся дома, кто-то что-то кричит, этот кто-то стоит на обочине дороги и машет мне рукой, мне, конечно, видно только расплывчатое синее пятно, но я слышу, что он кричит.

Эй, Красная Шапочка!

Я снова открываю глаза, и вот он уже рядом со мной, мальчишка из поселка.

Мы тормозим перед светофором, на котором как нарочно только что загорелся красный.

Мальчишка хватает меня за руку.

Ты что, совсем спятила? — говорит он, тяжело переводя дыхание.

Он же не знает, что глаза у меня были не совсем закрыты, а я притворяюсь, будто это самая обычная вещь, ничего особенного, я так каждый день делаю.

Я пожимаю плечами и высокомерно усмехаюсь. Как Лиззи.

Несешься вниз сломя голову, да еще и зажмурилась — я просто глазам своим не поверил!

Меня твое мнение не интересует, — отвечаю я и сбрасываю его руку, чтобы снова поправить корзину.

Вот только его мне не хватало. Довольно и того, что он рассказывал про виллу — как будто это правильно, что новый поселок растет и растет, а виллу пусть сносят, хотя ведь ясно, что она наша — моя и Лиззи. В общем-то, неудивительно, что его это бесит, я бы на его месте тоже разозлилась.

Мальчишкам доверять нельзя, сказала тогда Лиззи, никогда с таким, как он, не связывайся.

Светофор переключается на зеленый, и я снова нажимаю на педали.

Ты куда? — спрашивает он.

Едет впритык за мной, так что его переднее колесо почти касается моего заднего. Мальчишки всегда так делают, не знаю почему, со мной такое уже сто раз бывало, по пути в школу или из школы. В конце концов я почти всегда падаю, вместе с сумкой с книжками, или спрыгиваю с велика, чтобы не упасть, очень неприятно делать так на глазах у всех, они начинают смеяться и кричать: может, тебе колесики по бокам прикрутить?

Вот не знала, что это тебя касается, — говорю я, не оборачиваясь.

Он свистит сквозь зубы, подъезжает еще ближе, шины велосипедов трутся друг о друга, и мой велик опасно качается.

Злюка, — говорит он.

Я сворачиваю на боковую улочку, на самом деле мне не сюда, но я не хочу, чтобы он тащился со мной до самого дедушкиного дома. Буду его игнорировать, может, тогда он оставит меня в покое. Здесь совсем мало машин, мальчишка догоняет меня и едет почти рядом.

Почему ты вчера убежала? — спрашивает он.

Он и не думает оставлять меня в покое. Похоже, у него туча времени, все его дружки уехали небось кататься на лыжах или заболели гриппом, а ему ужасно скучно, вот он и рад, что смог отловить меня у светофора.

Мне надо было домой, — говорю я.

Конечно, это дурацкий ответ, никто не убегает просто потому, что ему нужно домой, но ничего другого мне в голову не приходит. Не буду же я говорить, что всю дорогу проревела из-за какой-то старой разваливающейся виллы; ему, во всяком случае, не буду. Да и вообще — я частенько так вот беру и убегаю.

А-а-а, — говорит он и косится на мою корзинку, в которой лежат пластиковые коробочки и бутылка вина.

Большим кругом мы объезжаем квартал, где живет дедушка. На третьем круге я все-таки заворачиваю на нужную улицу, а потом в неопрятный дворик, которым пользуются все жильцы, на веревках там всегда висит линялое белье, а мусорные баки переполнены.

На другом конце дворика, под каштанами, сидит фрау Бичек и качает коляску. Ребенок истошно орет. Он всегда орет, когда я его вижу, фрау Бичек говорит, это из-за электросмога: рядом с их квартирой стоит трансформаторная будка, и если хорошенько прислушаться, то слышно, как там что-то гудит. Но дедушка говорит, что это чушь, ребенок так орет, потому что все люди оттуда, из Польши, так орут, у них природа такая, а фрау Бичек говорит, электро — не есть хорошо.

Опять к дедушка? — пронзительно кричит она нам, не прекращая качать коляску.

Я киваю и немножко сержусь, потому что мальчишка теперь знает, зачем я сюда приехала. Мы слезаем с великов, я нарочно долго вожусь с замком, чтобы не смотреть на него, и надеюсь, может, он как-нибудь сам исчезнет, но, когда я выпрямляюсь, вся красная, он все еще стоит рядом и усмехается.

Я же сказал — Красная Шапочка, — говорит он и скрещивает руки на груди, как будто ему больше нечем заняться, кроме как стоять и смотреть на меня.

Бичек медленно катит коляску через двор к нам, у нее светлые завитые волосы с темными корнями и круглое дружелюбное лицо с двойным подбородком.

А-а-а, твой дружок? — говорит она.

Мальчишка ухмыляется.

Ну да, — говорит он, а мне хочется провалиться сквозь землю от досады.

Но Бичек ничего такого не замечает, она радостно смотрит то на него, то на меня.

Ах, как мило, — говорит она, молодая любовь!

Дверь дома открыта, я бегу по лестнице вверх, корзинка ударяет по коленкам, в двери дедушкиной квартиры торчит ключ, чтобы мне не надо было звонить.

Я прижимаюсь горящим лицом к деревянной двери. Молодая любовь! Ага, конечно. Если б она только знала! Отсюда, сверху, мне слышно, как она втолковывает мальчишке, какая я милая девочка, да как забочусь о дедушке, да какая я стала хорошенькая за последний год, — все это на своем ломаном немецком. Даже рассказала ему, что бабушка год назад умерла, от рака.

Мальчишка ничего не говорит. Он ведь даже не знает, как меня зовут.

Поворачиваю ключ в замке, дверь открывается, в квартире душно и жарко. Слишком жарко. Дедушка всегда откручивает отопление на полную катушку, чтобы не мерзнуть. Он лежит в гостиной на кушетке, завернувшись в коричневый клетчатый плед.

Мальвиночка, — говорит он, ну наконец-то.

Я ставлю корзину на стол, там уже стоит бутылка вина, бокал и деревянная доска с хлебными крошками. Понятно: дедушка уже поел.

Руки-то ты не ободрал, — говорю я.

Его руки, морщинистые, но совершенно целые и невредимые, лежат поверх пледа, а дедушка делает вид, что не слышит меня.

Ясно, он снова все наврал.

Он хлопает по кушетке рядом с собой в знак того, чтобы я села к нему.

Не стоит тебе разговаривать с Бичек, — говорит он, и я понимаю, что он видел меня из окна, не надо с такими людьми общаться, они нам чужие.

Я сажусь на пол, рядом с кушеткой, обхватываю колени руками. Мама говорит, дедушке нельзя противоречить, а то он начинает сердиться, а когда он по-настоящему сердится, то забывает, что вообще-то он эстет.

Лучше дать ему выговориться, считает мама, и не возражать, даже если ты не согласна. А Лиззи говорит, нужно всегда говорить то, что думаешь, причем сразу же, но у меня чаще всего на такое не хватает смелости, иначе я сейчас сказала бы, что фрау Бичек мне очень даже симпатична, даже когда ее младенец непрерывно орет, а другие дети бесятся на лестнице.

Кто этот мальчик? — спрашивает дедушка и пристально смотрит на меня.

Я впиваюсь ногтями в щиколотки и пожимаю плечами.

Не знаю, — отвечаю я.

Дедушка садится на кушетке, я не хочу, чтобы он так на меня смотрел, как будто я в чем-то провинилась.

Врешь ведь, — говорит он, я же слышал все, что он сказал. Он сказал, что он твой друг. Так что ты мне не ври.