Дикое племя - Октавия Батлер

— Ты видишь то, что ты должен видеть!

— Разве ты боишься показаться мне?

— …Нет. — Это и в самом деле был не страх. Но что же тогда? Всю свою жизнь она скрывала от окружающих свои способности, утаивала все возможности собственной внутренней силы, и только благодаря этому смогла выжить. Так должна ли она сейчас нарушать это правило — лишь только потому, что какой-то чужеземец попросил ее об этом? Он очень много наговорил здесь, но что на самом деле он рассказал ей о себе? Ничего.

— Почему, спрашивается, моя маскировка считается ложью, а твоя нет? — спросила она.

— И моя тоже, — согласился он.

— Тогда покажи мне, какой ты есть на самом деле. Окажи мне такое же доверие, о котором просишь меня.

— Ты получишь мое доверие, Энинву, но если ты узнаешь всю правду, ты будешь до смерти напугана.

— Разве я ребенок? — спросила она с раздражением. — Или ты моя мать, которой хотелось бы уберечь меня от той правды, что известна взрослым?

Он не показал и вида, что оскорблен ее словами.

— Большинство моих людей благодарны мне за то, что я оберегаю их от этой, касающейся меня, правды, — сказал он.

— Это только слова, но за ними я ничего не вижу.

Он встал, а она повернулась к нему лицом, так что его тень полностью закрывала теперь ее маленькое ссохшееся тело. Она была чуть ли не вдвое ниже его, но для нее было не в новинку стоять лицом к лицу с более крупными людьми и подчинять их своим желаниям — либо силой слова, либо силой рук. Она могла бы сделаться столь же большой и сильной, как любой мужчина, но предпочитала сохранять свое телосложение, чтобы продолжать обманывать других. Чаще всего ее кажущаяся беззащитность успокаивала чужеземцев, а кроме того, заставляла каждого возможного нападающего недооценивать ее способности.

Доро продолжал пристально смотреть на нее с высоты собственного роста.

— Временами только ожог может заставить ребенка уважать огонь, — сказал он. — Идем со мной в одну из твоих деревень, Энинву. Там я покажу тебе то, что ты, как тебе кажется, хочешь увидеть.

— И что же ты сделаешь? — осторожно спросила она.

— Я дам тебе выбрать кого-нибудь, врага или просто бесполезного человека, без которого твои люди вполне могут обойтись. И затем я убью его.

— Убьешь!

— Я убиваю, Энинву. Вот так я сохраняю свою молодость и свою силу. Я могу сделать только одно, чтобы показать тебе, кто я такой: убить человека и влезть в его тело как в одежду. — Он глубоко вздохнул. — То, что перед тобой, это не то тело, в котором я родился. И оно не десятое, которое я износил. Не сотое и не тысячное. Твой дар кажется добрым и благородным, мой же — нет.

— Ты дух, — в испуге выкрикнула она.

— Я уже сказал, что ты ведешь себя как ребенок, — продолжил он. — Теперь ты видишь, как напугала сама себя?

Он был похож на огбанджи — дух ребенка-дьявола, которого многократно рождает одна и та же женщина и который сразу умирает, причиняя матери одну только боль. Женщина, в которую вселился огбанджи, может рожать множество раз, и всякий раз у нее будет появляться мертвый ребенок. Но Доро был взрослым. Он не возвращался в чрево собственной матери, и ему не нужны были детские тела. Он предпочитал воровать тела мужчин.

— Ты дух! — продолжала упорствовать она, и ее голос охрип от страха. Тем временем часть ее разума не переставала удивляться, как она смогла так легко поверить ему. Она и сама знала множество уловок и множество способов устрашающей лжи. Почему же теперь она вела себя как самый невежественный чужеземец, наперед уверенный в том, что ее устами говорит сам бог? Тем не менее она верила сказанному и боялась. Этот человек был еще более необычным, чем она сама. Этот человек не был человеком.

Когда неожиданно он слегка коснулся ее руки, она вскрикнула.

Незнакомец выразил явное неудовольствие.

— Послушай, женщина, если ты привлечешь сюда своим криком людей, я без разбора убью любого из них.

Она стояла, не произнося ни звука, поверив ему и на этот раз.

— Ты уже убил кого-нибудь по дороге сюда? — едва слышно проговорила она.

— Нет. Я старался не убивать никого, опасаясь за тебя. Я подумал, что здесь у тебя могут быть родственники.

— Целые поколения родственников. Сыновья, сыновья сыновей и даже их сыновья.

— Мне не хотелось убивать одного из твоих сыновей.

— Почему? — Она успокоилась, и ее не оставляло любопытство. — Что они могут значить для тебя?

— Как бы ты приняла меня, если бы я пришел к тебе в облике одного из сыновей?

Она даже отшатнулась назад, не в состоянии вообразить нечто подобное.

— Вот видишь! Нельзя просто так разбрасываться своими детьми. Они могут оказаться очень полезными… — Он добавил слово на чужом языке — носителями качеств — она отчетливо расслышала его, но оно было для нее всего лишь пустым звуком.

— Что означает это слово? — спросила она.

— Люди представляют собой слишком большую ценность, чтобы убивать их просто так, — сказал он. — Ты должна показать мне, какова ты на самом деле, — добавил он, заметно смягчившись.

— Каким образом мои дети могут представлять для тебя какую-либо ценность?

Он молча окинул ее долгим пронзительным взглядом, а затем заговорил, все с той же мягкостью в голосе.

— Ведь я мог отправиться прямо к ним, Энинву. Они могли оказаться более сговорчивыми, чем их мать.

Она не смогла отказаться, столкнувшись с угрозой, высказанной в столь мягкой форме — или, наоборот, в достаточно эффективной. Ее сыновья…

— Идем, — едва слышно прошептала она. — Здесь слишком открытое место, чтобы я могла показаться тебе.

Скрывая волнение, Доро последовал за маленькой иссохшей женщиной в ее столь же маленькое жилище. Красноватая глинобитная стена высотой около шести футов, окружавшая его, была достаточным укрытием для Энинву.

— От моих сыновей ты добился бы мало толку, — сказала она, шагая по тропинке. — Они хорошие люди, но знают очень мало.

— Разве они не такие, как ты? Хоть один из них?

— Нет, никто.

— А твои дочери?

— И они тоже. Я очень внимательно следила за ними все время, пока они не переезжали в другое селение к своим мужьям. Они такие же, какой была моя мать. Влияние, которое они оказывают на собственных мужей, да и на других женщин, достаточно велико, но ничем другим они не выделяются. Они проживают отведенную им жизнь и умирают.

— Так значит, они умирают?..

Она открыла деревянную дверь в стене, провела его внутрь, а затем заперла дверь на засов.

— Они умирают, — продолжила она с печалью в голосе, — так же, как их отцы.