Friedrich - Егор Киселев

Но все вышло до смешного иначе: в один прекрасный день Леха, будто невзначай встретив нас в коридоре, сказал, что может познакомить нас с Катей. Мы долго гадали, как у него получилось познакомиться, а он дразнил нас, делая вид, что ему это совершенно не интересно. Но, в конце концов, мы достали его своим нытьем, и он объяснил, что познакомился с ней еще летом на университетском форуме.

– Есть вообще хоть одна первокурсница в университете, к которой ты еще не подкатил? – выпалил Колесников.

– Есть еще, – улыбаясь, ответил Алексей. – А чем вы недовольны? Я же вроде как вам помочь хочу?

Колесников немного помолчал:

– Тут что-то нечисто.

– Не перекладывай с больной головы на здоровую, Серж.

Колесников попытался улыбнуться:

– Да разве ж на здоровую? О тебе разное в университете говорят.

– И что на этот раз? – тон Алексея вдруг смягчился, и мы вздохнули спокойно.

– Ничего нового, – вмешался я, – говорят только, что ты отпетый бабник, ни одной юбки не пропускаешь.

– Врут! Ей-богу, врут! – сказал Пинегин в сторону. – А вообще, жаль, Серега, что ты меня за какого-то последнего школяра принимаешь. С самого первого слова мне стало понятно, о ком ты тогда говорил, и я просто хотел вас познакомить. Делать мне больше нечего, только девчонок у друзей отбивать.

Но Пинегин славился своим фантастическим успехом у первокурсниц, поэтому мне почему-то подумалось, что он лукавит. О нем, конечно, говорили всякое, но не мог же он и впрямь ухаживать за всеми сразу. Он курировал всю факультетскую жизнь и принимал непосредственное участие во всех студенческих мероприятиях, начиная от организации «осенней практики», заканчивая шефством над отдельными группами. Не говоря уже о его бесконечной любви к разного рода фестивалям и попойкам.

– Ладно, – прервал я повисшую паузу, – не серчай, Лех. Парень просто влюбился, – я похлопал Колесникова по плечу.

– Так что же, драгоценные мои, вас все-таки познакомить? – спросил он нас.

– Давай, – ответили мы одновременно.

– Только обещайте вести себя хорошо, – пригрозил он нам.

Катю мы нашли на втором этаже, недалеко от главной лестницы. Она говорила с одногруппницей, но заметив Алексея, отвлеклась, помахала ему рукой и пошла нам навстречу.

– Привет.

– Привет, Кать, – с улыбкой начал Пинегин, – разреши порекомендовать тебе моих друзей: Сергея и Андрея. Очень хорошие люди, можешь обращаться к ним по любому вопросу. Ребята, это Катя, прошу любить и жаловать.

– Привет, – поприветствовали мы ее дружно.

– Привет, – она немного смутилась и на секунду замолчала. – Ну как тебе?

– Не мое, – отозвался Алексей, – мне постоянно казалось, что я читал какой-то рекламный проспект, а не стихи. Не скажу, что совсем не было спасительных строк, но в общем, ни разу не Бродский.

– Не все же Бродского читать, – попытался вмешаться в разговор Серега. – Должен еще и Маяковский быть.

– Тем не менее, я принес, – Алексей достал небольшой томик, больше похожий на записную книжку, отпечатанную, однако, на хорошей бумаге. – Если будет что-нибудь интересное, дай знать.

– Хорошо. До свидания, – ответила она, не поднимая на нас с Колесниковым глаз, и вернулась к подруге.

– С каких это пор ты полюбил Бродского? – спросил Алексея Колесников.

– А ты думал, я книг совсем не читаю? Ну что, довольны?

Мы промолчали.

– Та-ак, – протянул Пинегин. – Что за кислые мины?

Мы коротко переглянулись.

– Если у меня не получилось вас по-хорошему познакомить, так что ж, нужно сразу нос повесить? – продолжил он нарочито строгим тоном, когда мы спускались по лестнице. – Послушайте, друзья, все будет в лучшем виде. Москва не сразу строилась.

Мы с Серегой особого оптимизма не питали. Казалось, это знакомство скорее пошло нам во вред, чем на пользу. Она вряд ли запомнила наши имена, да и вообще, вряд ли обратила на нас хоть какое-нибудь внимание. А вот с Лехой они, должно быть, вполне неплохо общаются, если даже передают друг другу книги и обсуждают вопросы современной поэзии. Мы, конечно, не могли оценить истинных масштабов их отношений, но пищей для размышлений эта встреча одарила нас щедро, нас начали терзать смутные сомнения. Серега притих и целую неделю ходил мрачнее тучи, я и сам бродил как в тумане, полностью утратив всякую инициативу и интерес к происходящему.

Все снова переменилось, когда Катя поздоровалась с нами в университете. На удивление это событие совпало с очередным исчезновением Пинегина – от него не было никаких новостей почти десять дней. Временами с ним такое случалось, он полностью пропадал с радаров, не отвечал на звонки, а в интернете появлялся глубоко за полночь. Мы никогда его не расспрашивали, да и вообще, толком ничего о нем не знали. Но то, что он был сложнее, чем кажется на первый взгляд, мы теперь железно усвоили. Впрочем, задуматься об этом нас заставила именно Катя.

К концу большой перемены, на который мы, в нарушение заведенных традиций, разбрелись каждый по своим делам, ко мне подошел Колесников и сказал, что к нему подходила Катя и спрашивала, как можно связаться с Лехой.

– Что ты ей сказал? – поспешил допросить его я.

– Да ничего не сказал, – недоверчиво ответил он, – спросил, как они до этого держали связь.

– А она что?

– Она сказала, что до сих пор они только пару раз списывались в интернете, но теперь он не отвечает.

– А как же она передала ему книгу?

– Я тоже об этом подумал. Она сказала, что передала ему книгу, когда они впервые встретились: в маршрутке, по дороге в университет.

– И что ты ей сказал?

– Ничего, – пожал плечами Колесников, – я дал ей его номер телефона.

– А вот это, мне кажется, ты зря сделал, – нахмурился я.

– Подожди. Он вообще на телефонные звонки редко отвечает, не факт, что она до него дозвонится.

Колесников оборвался на полуслове и сердито посмотрел на меня, оценивая, стоило ли мне все это рассказывать.

– А она не сказала, зачем он был ей нужен? – разбудил я его своим вопросом.

– Нет, – чуть помолчав, ответил он, – об этом я ее и не спрашивал. Да и можно ли было спросить? – он опустил глаза.

– Послушай, – начал я серьезно. – Я думаю, мы оба понимаем, о чем идет речь. Давай не будем из-за нее ссориться, хорошо?

– Но…

– Подожди, – перебил его я. – У тебя есть куда более опасный и сложный противник, чем я.

– Но это не делает тебя предпочтительнее, – парировал Серега.

– Да, не делает. Но и запретить ты мне тоже ничего не можешь.

Он подумал несколько секунд, а после тяжело вздохнул:

– Ты прав. Но все же не рассчитывай на мою помощь. Тут каждый сам за себя.

– Каждый сам за себя.

* * *

Матвей разбудил меня в половине двенадцатого, когда, вернувшись домой, заглянул в зал. Я задремал на кресле, где и приземлился. Спал тревожно, урывисто. Голова стала тяжелее, мигрень усилилась.

– Как вы? – спросил шепотом Матвей.

Я не ответил, только кивнул.

– Мама не просыпалась?

– Вроде нет, – тихо ответил я. – Я как-то и сам отключился.

– Хотите кофе?

– Не откажусь.

– Хорошо, сейчас принесу, – отозвался Матвей, выходя из комнаты. Он повесил плащ на вешалку и ушел на кухню.

Я опять осмотрелся. Спросонья у меня снова возникла тяжелая тревога на душе. Так случается, когда ты вдруг глубоко задумываешься и к действительности возвращаешься внезапно, словно уже пришел к цели, но еще не успел вспомнить, что тебе здесь, собственно, нужно. И хотя я прекрасно осознавал, зачем я пришел сюда, весь тот порядок в воспоминаниях и чувствах, который я пытался навести всю ночь и все утро, вдруг оборвался, и я снова провалился в неизвестность.

Матвей принес две чашки кофе и молоко, поставил поднос на небольшой столик на колесиках и подкатил его ко мне. Он посмотрел мне прямо в глаза и спросил:

– Вы не голодны?

– Нет, спасибо. Мне совершенно не хочется есть.

Матвей пригубил кофе:

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Глупости, – отозвался я, – немного болит голова.

– Вам принести аспирин?

– Нет, не нужно, спасибо. Не беспокойся, если что-нибудь понадобится, я обязательно спрошу.

Наступила нервозная пауза. Матвею нечего мне было сказать: если он и помнил меня, то совершенно смутно, когда я бежал, ему было всего четыре. Наверное, в его глазах я был настоящим предателем, хотя ничего в нем не выдавало подобного отношения. Он хлопотал, потому что не знал, что сказать, а оставить меня без присмотра было как-то невежливо. Мне, впрочем, тоже было тяжело, поскольку я ничего не забыл. Более того, я помнил, как Катя просила меня быть его крестным и заботиться о нем, если с ней вдруг что-то случится. Ему было суждено расти без отца, я, конечно же, заменить его не мог, но это совершенно не значит, что на мне не было никакой ответственности. А в следующий момент мне вдруг подумалось, что Матвея бросили дважды.