Путешествия в Мустанг и Бутан - Пессель Мишель

Наконец спуск прекратился. Воздух на дне ущелья был горячим, как в тропиках.

Перевалив через невысокий холм, мы очутились на месте. Хилле — не город и не деревня, просто стоянка, расположенная в котловине, от которой террасами поднимаются склоны. Вдоль дороги стоят три хижины, сооружённые из плетёных бамбуковых матов. Все три, как мы вскоре выяснили, были харчевнями, построенными здесь жителями Тукучи — тхакали. Этот город стоит на полпути между Покхарой и столицей Мустанга — Ло-Мантангом.

Внутри хижины на земляном полу лежали вокруг очага чистые циновки. Тут же сверкали надраенные латунные горшки и кружки. Пухленькая, приятного вида женщина приветствовала нас у порога. Она говорила по-тибетски, как почти все тхакали. У огня уже сидел один путник, перебрасываясь с хозяйкой шуточками. Мы устроились рядом и первым делом спросили, есть ли у неё ракша (рисовая водка) или чанг (тибетское пиво).

Выпив две большие кружки тёплой ракши, способ приготовления которой я по некоторым причинам твёрдо решил не уточнять, мы почувствовали себя гораздо лучше. Да и мой тибетский язык после ракши значительно улучшился.

Нам подали еду: рис и дхала — безвкусную отваренную чечевицу, приправленную, как обычно, перцем карри. Позавтракав, я вышел поговорить с караванщиками, которые чинили упряжь. Но люди попались молчаливые, и я вскоре вернулся в бамбуковое убежище.

Наутро мы выступили, держа курс по-прежнему на запад через перевал на высоте 3560 метров. Дорога шла через два раскачивающихся мостика, причём один вид их, скрипящих под ветром, внушал серьёзные опасения в благополучном исходе предприятия. Один носильщик, самый молодой, ступая на мостик, каждый раз закрывал глаза от страха, так что пришлось вести его под руки.

Начался подъём. Носильщики были безнадёжны; один из них сильно хромал, и сердце у меня в буквальном смысле разрывалось надвое: с одной стороны, я был полон искреннего сочувствия, с другой — понимал, что не поторапливаться нельзя.

Мы вошли в густой лес; ели были окутаны гирляндами мхов, словно украсились для встречи рождества или духа, летевшего с Валгаллы под вагнеровскую мелодию. Пожалуй, здесь следовало остановиться на ночлег. Мне не хотелось проявлять «твёрдость» британских полковников киплинговского толка, которых я ненавижу всем сердцем, и гнать людей дальше.

При свете фонарей поставили палатки и, несмотря на сеявший дождик, разожгли огонь. На занавесях мхов заплясали отблески. Не успел я задать себе сакраментальный вопрос «что делать?», как Таши показал мне кровавую ссадину на ноге. Немедленно я превратился в «сахиба доктора», и сделал ему по всем правилам перевязку. Появившийся Калай важно объявил, что на ужин будут пельмени.

— Откуда пельмени? Мы же…

— Я умею делать пельмени из муки. Меня научил один швейцарец.

Так под секущим дождём на высоте двух с половиной километров я постиг секрет изготовления пельменей, а Калай, раскатывая тесто на моём металлическом кофре, объяснял на смеси тибетского, непальского и английского, что дело это очень непростое. Будь я настоящим английским полковником, я бы пожаловал Калаю орден Британской империи «за твёрдость и настойчивость, проявленные на посту в трудных условиях», ибо пельмени вышли божественные…

Наутро лес потерял свою таинственность и сделался солнечным и весёлым На рыжих стволах цвели рододендроны, а опавшие лепестки устилали дорогу ласковым ковром. Мы выходили на перевал, который богобоязненные путешественники уставили молитвенными флагами и каменными пирамидами.

С перевала открывался вид на уже близкий белый массив Аннапурны. Гигантский ледяной монумент вознёсся на 8 тысяч метров. Я упал духом: как же мы пройдём этот немыслимый барьер?

От мрачных раздумий меня оторвали пронзительные вопли обезьян, разбойничавших на кукурузном поле. Дети и старики защищали урожай, стуча палками по кастрюлям, и грохот тысячеголосым эхо уносился к снегам Аннапурны.

Под этот аккомпанемент отставшие носильщики выбирались наверх. Взглянув на Аннапурну, они заявили, что дальше не пойдут… Несмотря на все навыки, приобретённые й Гарвардской школе бизнеса, мне не удалось уговорить их. Трое категорически потребовали расчёта Трое остались, но сказали, что дополнительный груз они не потащат.

Да, сакраментальный вопрос «что делать?» возник вовремя. Оставалось сидеть и любоваться на свой багаж.

Так мы и сидели, пока на тропе не показалась шумная группа непальцев. Калай немедленно приступил к делу и, используя свой неотразимый дар красноречия, убедил одну девушку, её брата и жениха присоединиться к нам. Всё равно ведь по дороге, так не лучше ли заработать хорошие деньги — таков был ход Калая, и он возымел действие.

Молодые непальцы распределили между собой багаж. Девушка была очень маленькая и нежная; в Европе отметили бы её хрупкую красоту, а здесь, в горах, она выглядела просто анемичной. Но — в Риме надо петь с римлянами, и я зачислил в штат каравана всех троих.

…Только к десяти часам на следующее утро, то есть на пятый день пути, мы спустились на дно ущелья Кали-Гандак. Уши заложило от рёва бешеного потока. Священная река неслась, оставляя клочья пены на уступах, и вид её вселял радость: Кали-Гандаку предстояло стать нашей путеводной нитью. Следуя вдоль её извилистого русла, мы попадём на плато, где располагается Мустанг.

Этим путём на Главный Гималайский хребет двигались все экспедиции, в том числе и французская, покорившая в 1950 году Аннапурну. Упомяну также профессора фон Хаймендорфа из Лондонской школы востоковедения, который прожил год в Тукуче, изучая культуру и обычаи народности тхакали. Он оказал большую помощь в подготовке моей экспедиции.

Для миллионов индийцев Кали-Гандак — священная река. Ежегодно сотни паломников спускаются в её ущелье, чтобы, обогнув массив Аннапурны, выйти к святилищу Муктинатх, лежащему в двух сутках пути на северо-восток от Тукучи. Маленькое святилище Муктинатх пользуется колоссальной известностью в индуистском мире: там в крохотном храме можно видеть три нерукотворных чуда — горящий камень, горящий источник и горящую землю. Они горят вот уже несколько веков, и, хотя сейчас мы знаем, что причиной феномена являются горючие газы, научное объяснение не уменьшает его популярности. Не менее известны салеграми — священные камни русла Кали-Гандака. Эти органические окаменелости ценятся дороже золота, ибо им приписывается чудодейственная сила.

Ущелье Кали-Гандак представляет необыкновенный интерес и для тех, кто не верит в чудеса. Говоря языком статистики (а она производит наибольшее впечатление на современных жителей), это «самый глубокий на Земле каньон»; его глубина намного превосходит знаменитый Колорадский каньон и грандиозный водопад на реке Замбези. Кали-Гандак бежит по так называемой Большой Гималайской щели между массивами Аннапурны и Дхаулагири. Обе вершины вертикально вздымаются над рекой на 5 тысяч метров — пять километров! Умопомрачительный вид открывается возле Тукучи, когда стоишь над туманным облаком реки.

Это не последняя загадка священного потока. Несмотря на свою всемирную известность, истоки Кали-Гандака до сих пор не обнаружены; никто из европейских географов их не видел. На крайне неточных картах этого района их помещают то в Тибете, то южнее, в Мустанге. Перед вылетом из Катманду меня просили, если представится возможность, выяснить это на месте.

Выйдя к реке, мы сменили направление. От Покхары дорога вела на запад, пересекая ущелья, ориентированные с севера на юг, так что приходилось без конца взбираться на уступы и спускаться вниз. Наконец-то аттракцион «русские горки» закончился — перед нами был торный торговый путь из Индии в Тибет, по которому тысячелетиями вдоль Кали-Гандака шли караваны.

Они стали попадаться и теперь. Для мулов мы не представляли никакого интереса, зато люди обращались к нам по-тибетски фразами из «Грамматики» Белла.

— Куда идёте?

— Яла (вверх), — отвечали мы. — А вы?

— Ма ла (вниз).

И хотя ответы были очевидны, они ставили всё на свои места. Иногда мы останавливались поболтать с погонщиками, но чаще просто говорили встречным «кале пхе», что переводится буквально как «не спешите».