Бессонница - Надежда Кожушаная

Гроб заколотили, потом яму вырыли под порогом, гроб в нее пронесли.

На развилку пяти дорог понесли, далеко.

Гроб закопали и кол осиновый в него вбили: если еще живая, чтобы умерла.

А Маруся из-под земли ка-ак застонет!!

Ваня обрадовался:

- Я говорил: ведьма!

А мальчик с большой головой говорит:

- А она меня вчера к себе звала! А я не пошел!

Все пошли обратно. Девочка горбатенькая одна осталась.

Разговаривала долго. Кол даже хотела вытащить.

Разве вытащишь?

Говорит:

- Маруся, я все время буду приходить.

Тоже ушла.

Обратно шли, на камушке один мужик пьяный сидел, из другой деревни.

Ему мужики говорят:

- Тебе сказали не приходить?!

Он говорит:

- Чего?!

И как стал драться!

Сначала его откидывали, а потом - он же все равно лезет - как стали бить!

Чуть не забили.

Потом бросили, пошли домой. Один кровью плюется.

А тут снег пошел, осенний. Самый злой снег: на голову падает, больно. В смысле, град, конечно.

И уже ругаться стали, что так далеко захоронили. Вот сейчас бы опять подрались.

А Ваня как закричит:

- Ой, вон же Роза, бабушки Надина свинья!

- Где?

Стали свинью ловить.

А свинья, когда с кабаном побудет, скачет, как дикая. А Роза была уже не настоящая свинья, а помесь от кабана. Ноги длинные, на любую горку карабкается.

Еле поймали.

Мальчик с большой головой поймал.

Грязь со свиньи обтерли, гладят.

- Сейчас с бабы Нади возьмем. По весу. Сколько тут? - свинью подергали. - Еще четверть! Скажем: баба Надя, жалко, что Роза убежала! - и смеются, счастливые.

И свинья довольная.

Четверть - это вина, значит.

Несли попеременке: тяжело все-таки.

Уже град прошел, когда к деревне подошли.

Вошли - а деревня рассыпалась вся. Трухой.

Ничего не успели сделать - все рассыпалось.

Но люди остались.

Стояли долго.

2. БАРИН

- А сегодня... тебя! - Барин, выглянув из избы, ткнул в одного из сидящих на лавочке.

Встал Халим, кучер.

- Халим? - Барин разглядел и обрадовался. - Очень хорошо. Тебя, говорят, покрестили? А праздника не сделали. Идем.

Они вошли в комнату с плотно завешанными одеялами окнами.

- Сейчас ты увидишь волшебство. Чудеса, - Барин усадил Халима в свое любимое кресло. Говорил таинственно и добро, как Барин должен говорить с "людьми".

Халим сел.

- Настоящее волшебство. Почему не посмотреть чудеса?.. Потому что их не бывает, да? Потому что надо работать, да? - он ходил взад-вперед, пристраивая свечки за мираклями так, чтобы древние греки, написанные на них наивно и искренно, оживали и мерцали в темноте.

- Начнем с мужчин. С мужиков. Не самое интересное, но смысл хороший. Это - цари. И Боги. Гермес. Бог-слуга. Слуга, но Бог, интересно, да? А стоят рядом, наравне. И никто не меняется от возраста. Как мы? Жизнь в детстве, жизнь в ученичестве, и следующая, в основном, бессмысленная жизнь. Основная. Жизнь.

Барин говорил и увлекался, забывая о Халиме.

- Ослепительное синее небо. Ослепительнее солнца. Так бывает. Вино, наполовину разбавленное водой. И тепло. Не в голову, а отовсюду. Как в материнской утробе, да?.. И от всеобъемлемости тепла - человеческое достоинство. В качестве парадокса. Ты - в утробе, но с достоинством! Хах-а!.. Без сомнений! "Я - и все!" Воистину: возлюби себя!

- Возлюби ближнего! - неожиданно вставил Халим.

- Ближнего как самого себя, - поправил Барин. - А по-человечески, в переводе, это означает: возлюби себя - и тебе будут приятны все остальные. А попробуй, возлюби себя! С этим жалким лицом, в этой одежке, зимой... и один из всех!.. Вот он хромой, - Барин ткнул в Эдипа, - а хорош! Потому что для них отрезанные ступни - это как родинка на щеке. Отличие. Я хромой, у тебя - родинка. Нет, я обожаю!

Он перенес свечи к другому миркалю и пояснил Халиму:

- Женщин смотрим молча.

Они молча "осмотрели" греческих женщин, мерцающих в свете свечей, и Барин сказал только:

- А груди детские-детские, да?

Хорошо укрепил свечу, сел. Смотрел на мерцающую Афродиту с воинственным идиотом-мужем. Бык с Данаей.

Сказал, пожав плечами:

- Почему?

Не захотел терять вдохновения, встал и прекратил просмотр.

Задул свечи, увидел напряженного Халима, объяснил:

- И не потому что голые. А потому что мертвые! - пошутил.

Посмеялся и "благословил" Халима:

- У тебя очень хорошее строение лица. Тебя не обижают? А давай-ка, я тебя заберу. И поехали. Поздно.

Халим и Барин мчались в санях к Петербургу. Зима стояла настоящая, обжигающая.

Вдруг лошади захрипели, как если бы почуяли волка.

Сани стали.

- Что? - крикнул Барин недовольно.

На перепутье пяти дорог, на стволе, похожем на простой осиновый кол, висел бутон, сквозь приоткрытые створки которого видна была мякоть нежно-розового цвета.

Халим соскочил с коней и обошел кол кругом, щипля себя за щеки: так ли он видит, нет ли в том наваждения.

- Я замерзну! - крикнул Барин недовольно.

И так и не вышел из саней, пока Халим вырывал деревцо с корнем и оборачивал его шубой.

Они помчались дальше к городу, и Халим кричал Барину, что "совсем другой дорогой хотели ехать!.." "И никто не поверит!.." - и хохотал дьяволом.

"Нет, милостивая государыня! - писал Барин, сидя у себя в кабинете и поглядывая на часы. - Я не обещал Вам чуда, я велел ждать. И ждать - не ожидая!.. Жить и быть уверенной в том, что Вы достойны всяческих счастливых неожиданностей..." - отбросил письмо: ему было неуютно, он был раздражен и заинтересован приближавшимся событием. Налил вина, выпил и подумал вслух:

- Надо было зимовать в деревне. Спячка так спячка. И с "чудесами" проще: позвал бабку, бабка пошептала...

Дверь открылась за его спиной, вошел Халим и сказал торжественно:

- Сергей Андреевич, пора.

Барин вздрогнул неестественно, допил вино:

- Но учти: если мне не понравится!..

Халим торжественно и мрачно сиял. Барин взял свечку и пошел за ним.

"Какая жажда чуда живет в человеке! - думал он. - С чего? От лени? От усталости? От бессмысленности проживаемых лет? И почему каждый, придумав чудо, немедленно задается вопросом, за что, я - и чудо?! Ведь вот Халим решился отдать мне, значит, боится. А я, похоже, и купился... Глупость какая..."

Он, однако, дрожал, лоб его покрывался потом.

"Не надо было напиваться..." - подумал он.

Било полночь.

Халим, напряженный, стоял возле двери в комнату, где был спрятан привезенный кол. Обернулся на Барина. Тот ответил ободряющей улыбкой.

Ждали.

Часы пробили двенадцать - и плод, висевший на колу, раскрылся. Из бутона, вместо цветка, выскользнула на пол прозрачная фигура, в которой сразу можно было распознать женщину.