Черный воздух - Ким Робинсон

Лаегр хромал туда-сюда по средней палубе, аккуратно перешагивая через куски порванного такелажа.

— Лаегр, ты ранен? — спросил Мануэль.

Лаегр что-то проворчал в ответ. Мануэль пристроился за ним. Вскоре Лаегр остановился и сказал:

— Они говорят, что ты святой, потому что ты последние несколько дней бегаешь по всей палубе и до сих пор не получил ни одной царапины. Но я скажу, что ты просто дурак и поэтому ничего не боишься. А дуракам везет. В этом наше проклятие. Те, кто учит правила и играет по ним, получают ранение — иногда именно потому, что делают вещи, которые должны их защитить. А слепые идиоты, лезущие в самое пекло, выходят через него без единой царапины.

— Твоя нога, — Мануэль следил за тростью Лаегра.

— Я не знаю, что с ней случилось, — хмыкнул Лаегр.

Под фонарем Мануэль остановился и посмотрел Лаегру в глаза.

— Святая Анна появилась и отвела пушечное ядро, летевшее с неба прямо в меня. Она зачем-то спасла мне жизнь.

— Нет, — Лаегр стукнул своей тростью по палубе. — Твоя лихорадка свела тебя с ума, малыш.

— Я могу показать тебе ядро, — сказал Мануэль. — Оно застряло в борту.

Лаегр опять стукнул тростью.

Мануэль, огорченный словами Лаегра и его хромотой, уставился на землю Фландрии. Там он увидел что-то непонятное.

— Лаегр?

— Что? — голос Лаегра донесся уже с другого борта.

— Что-то яркое… быть может души всех англичан разом… — его голос дрожал.

— Что?

— Что-то идет на нас. Идите сюда, мастер.

Тук, тук, тук. Мануэль услышал прерывистое, свистящее дыхание Лаегра, потом тот тихо выругался.

— Брандеры, — Лаегр завопил во всю мощь легких. — Брандеры! Подъем!

Через минуту на корабле царил бардак, повсюду бегали солдаты.

— Пошли со мной, — сказал Лаегр Мануэлю, тот пошел за штурманом на нос, где уходил под воду якорный канат. Где-то на полдороге Лаегр подобрал алебарду и вручил её Мануэлю со словами: «Руби канат».

— Но, мастер, мы потеряем якорь.

— Те брандеры слишком большие, они не остановятся, а если они начинены порохом, то они взорвутся и убьют нас всех. Руби канат.

Мануэль начал рубить толстый, похожий на ствол небольшого дерева канат. Он рубил и рубил, но перерезанной оказалась только одна из прядей, тогда Лаегр отобрал алебарду и начал работать сам, он стоял неуклюже, стараясь не опираться всем весом на поврежденную ногу. Они услышали голос капитана корабля: «Рубите якорный канат».

Лаегр только рассмеялся.

Канат треснул, и их понесло течением. Но брандеры наступали им на пятки. В адском свете Мануэль видел английских моряков, разгуливающих по горящей палубе, проходящих прямо сквозь пламя, как саламандры или демоны. Несомненно, они дьяволы! Языки пламени, вздымавшиеся над восемью брандерами, демонстрировали демоническую сущность англичан, в каждом языке желтого пламени горел глаз английского демона, высматривающий Армаду, некоторые из них отрывались от зарева, бушевавшего над кораблями, тщетно пытаясь долететь до «Ла Лавии» и поджечь её. Мануэль удерживал эти угли своим деревянным медальоном и жестом, который в его детстве на Сицилии защищались от сглаза. Тем временем корабли эскадры освободились и дрейфовали на волнах, сталкиваясь друг с другом в попытке уйти от брандеров. Капитаны и офицеры злобно кричали на соседей, но без толку. В темноте и без якорей корабли не смогли построиться, и всю ночь их сносило в Северное море. В тот раз аккуратные фаланги Армады оказались сломаны, и восстановиться они уже не смогли.

Когда все закончилось, «Ла Лавия» стояла под парусом в Северном море, в то время как офицеры пытались понять, какие суда стоят вокруг и что приказывает Медина Сидония. Мануэль и Хуан стояли в середине судна рядом со всеми. Хуан качал головой:

— Когда-то в Португалии я делал пробки. Там, в Ла-Манше, мы были как пробка, мы затыкали собой горлышко бутылки. И пока мы его затыкали, все было нормально, горлышко становилось все уже и уже, и англичане не могли достать нас. А теперь они нас выдавили в бутылку. Мы плаваем в самой гуще. И нам уже не выбраться из этой бутылки.

— Во всяком случае не через горлышко, — согласился кто-то.

— Вообще никак.

— Господь направит нас домой, — сказал Мануэль.

Хуан покачал головой.

Вместо того, чтобы идти обратно в Канал, адмирал Медина Сидония решил, что Армада должна обойти вокруг Шотландии и потом направиться домой. Лаегра на один день вызвали на флагман, чтобы тот помог определить маршрут, так как он был знаком с севером лучше испанских моряков.

Побитый флот направился прочь от яркого солнца, дальше в Северное море. После ночи брандеров Медина Сидония начал восстанавливать дисциплину с удвоенной силой. Через несколько дней люди, пережившие несколько битв в Ла-Манше, были приговорены к повешению на нок-рее из-за капитана, позволившему своему кораблю выйти вперед адмиральского флагмана, что было строго запрещено. Этот перемещался по всей эскадре, чтобы все экипажи могли посмотреть на труп непокорного капитана, болтающийся на рее.

Мануэль смотрел на все это с отвращением. После смерти человек становился всего лишь мешком с костями, и он никак не мог найти в облаках душу того капитана. Возможно, она погрузилась в море и двигалась в ад. Это было последнее путешествие, дорога в один конец. Странно, что бог не сделал послежизнь более явной.

Поэтому «Ла Лавия», как и весь флот, аккуратно следовала за флагманом. Они двигались дальше и дальше на север, в царство холода. Иногда, когда они выходили на палубу по утрам, покрытый инеем такелаж в бледном свете утра сверкал, как бриллианты. Иногда они словно плыли под серебряным небом в море из молока. Порой океан становился иссиня-черным, а небо светло-голубым и таким прозрачным, что Мануэль хотел только пережить это плавание и вернуться домой. До сих пор у него не было ни одного приступа лихорадки. Он вспоминал ночи, когда он сгорал в горячечном бреду, с нежностью, почти как свой родной дом на побережье северной Африки.

Все страдали от холода. Начался падеж скота, поэтому суп раздавать перестали, а камбуз закрыли. Адмирал урезал рационы всем, включая себя, эта голодовка уложила его в постель до конца плавания. Морякам, которым приходилось тянуть мокрый или замерзший канат, приходилось тяжелее. Мануэль, стоя в очереди за положенной парой бисквитов и одной большой чашкой вина с водой, их дневным рационом, видел вокруг угрюмые лица и решил, что они будут плыть на север, пока солнце не перестанет всходить, и они не окажутся в мире ледяной смерти, на северном полюсе, где нет Господа, там они остановятся и все разом умрут. В самом деле, ветры несли их вдоль побережья Норвегии, а повернуть побитые ядрами громадины на запад было едва ли возможно.

Когда все успокоилось, в трюме «Ла Лавии» нашли несколько новых течей, и люди, истощенные поворотом корабля на обратный курс, сменяли людей, которые выкачивали воду из трюмов. Пинты вина и пинты воды в день было не достаточно. Люди умирали. Дизентерия, холод, малейшие ушибы, все это быстро сводило в могилу.

Как-то раз Мануэль опять стал видеть воздух. Теперь он был густо-синим, гораздо темнее того, что выдыхали люди, поэтому они все плыли в темно-синем тумане, в котором терялись горящие короны их душ. Все раненые люди в госпитале умерли. Многие из них в последние минуты своей жизни звали Мануэля, он держал их за руку, касался их лба и, когда их души улетали прочь от их головы как последние язычки пламени из углей умирающего костра, он молился за них. Теперь все люди были слишком слабы, чтобы пойти и позвать его, поэтому он сам приходил и стоял рядом в их последний час. Два человека восстанавливались после дизентерии, поэтому его присутствие требовалось ещё чаще. Сам капитан попросил о прикосновении Мануэля, когда заболел, но он все равно умер, как и все.

Однажды утром Мануэль с Лаегром стояли около переборки посреди судна. Было холодно и облачно, море было цвета стекла. Солдаты, чтобы сэкономить воду, выводили на палубу своих лошадей и заставляли их прыгать за борт.

— Это следовало сделать, как только мы вышли из Пролива, — сказал Лаегр. — Уменьшится расход воды.

— Я и не знал, что на борту есть лошади, — сказал Мануэль.

Лаегр коротко усмехнулся:

— Малыш, ты полон неожиданностей. Один сюрприз за другим.

Они видели неуклюжие прыжки лошадей, их вращающиеся глаза, расширенные ноздри, из которых вырывались облака синего пара. Их неловкие попытки плыть…

— С другой стороны, мы могли бы пустить их на мясо, — сказал Лаегр.

— Конина?

— Оно не может быть слишком плохим.

Все лошади исчезли, сменив синий воздух на голубую воду: «Это жестоко», — сказал Мануэль.

— В штилевой полосе они могут проплыть целый час, — сказал Лаегр, — так гуманнее, — Он показал на запад: — Видишь те высокие облака?