Не просто устала. Трудная правда о послеродовой депрессии - Ксения Красильникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 1
Осознание
Как это случилось со мной
Во время беременности я твердо знала: моему будущему ребенку нужно быть счастливым, и я готова приложить для этого все усилия. Я читала книги и статьи о детско-родительских отношениях (и активно подсовывала их мужу). Мы заранее выбрали сыну имя: решили, что он будет Ильей. Мы вместе ходили в группу поддержки будущих родителей, где изучали взаимодействие с ребенком с практической и психологической сторон. Мы посещали курсы подготовки к родам. Я старалась узнать обо всем, что может ждать нас после рождения ребенка, – и о послеродовой депрессии тоже. Но я все равно оказалась не готова к тому, что со мной произошло.
Почему никто и никогда не говорил мне, что новорожденный – это так нечеловечески сложно? Неужели я прослушала, что можно не испытывать любви к малышу, который три сезона жил у меня в животе? Почему у меня в голове так плотно засел стереотип о материнстве как синониме счастья – мне ведь всегда было свойственно критическое мышление? И как так вышло, что я перестала принадлежать себе ровно в ту секунду, как переступила порог роддома?
У меня было плановое кесарево сечение. Во время операции случилось осложнение – я ненадолго потеряла сознание из-за синдрома сдавливания нижней полой вены (это когда матка давит на нижнюю полую вену так сильно, что в положении лежа на спине у женщины сильно падает давление), и врачи вытащили ребенка очень быстро, на второй минуте вмешательства. Я увидела его пятки, потом его унесли. Я не слышала, как он плакал, но через несколько минут его принесли снова, чтобы приложить к груди. Сразу после этого нас разлучили: мне предстояло сутки провести в реанимации. Помню, как я лежала там и радовалась, что все позади и теперь у меня есть такой прекрасный ребенок (и вновь обретенная способность видеть свои ноги).
Впрочем, точнее будет сказать, что я очень старалась радоваться – обстановка вокруг была мрачноватой. Большая палата, где все пациентки подключены к аппаратам, всем больно и страшно, врачи приходят редко и мало что объясняют. Среди всего этого я бодрилась и даже строчила в соцсетях ответы на праздничные комментарии. Мой настрой окончательно испортился на следующий день, когда меня перевели в отделение.
Всякий раз, когда я слышала крики младенцев за дверью с надписью «Детское отделение», я начинала рыдать. Там плакал и мой Илья, но я еще не отличала его голос от остальных. С ребенком мы были разделены почти неделю. Шесть раз в день его приносили мне, а в остальное время, если он плакал, кормили смесью. Это мешало налаживать грудное вскармливание – как правило, когда сына приносили, он не был голоден и спал. Никто не объяснял мне, как правильно прикладывать ребенка к груди: персонал роддома, особенно медсестер, вообще трудно было назвать заботливым. Я считала минуты до выписки и была уверена, что мы решим все наши проблемы, стоит нам только вернуться домой. В какой-то момент я даже устроила мужу что-то среднее между скандалом и истерикой: я кричала, что больше не могу здесь оставаться, что мы с ребенком страдаем. Помню, что я дико злилась. Позже я поняла, что тот необычный по силе гнев мог быть одним из первых симптомов начинающейся депрессии.
Когда наконец настал день выписки, злость сменилась радостью. Еще бы: в последний раз мы уезжали из дома вдвоем, а вернулось нас уже трое. Но на смену радости быстро пришла тревога: еще несколько дней назад я была совершенно другим человеком, а теперь стала матерью и должна нести полную ответственность за беззащитного и как будто испуганного младенца, которому пока сильно не нравится этот мир и который может выражать свой дискомфорт только через крик, плач и кряхтение.
В первые дни мы с мужем совершенно не понимали, как вести себя с ребенком и что нужно сделать, чтобы ему было хорошо. Мне по-прежнему не удавалось наладить грудное вскармливание. Я знала про сонастройку – процесс взаимного привыкания матери и младенца, когда происходит и физиологическое приспособление (молоко начинает появляться именно тогда, когда ребенок голоден), и эмоциональное взаимопонимание (женщина учится различать оттенки плача и определять, в чем именно сейчас нуждается малыш). У меня не получалось ни то ни другое – во всяком случае, я была уверена в этом. Это приводило в отчаяние. А еще мне не повезло с платной специалисткой по грудному вскармливанию. Она терпеливо объяснила технологию правильного прикладывания, но, увидев, что у меня получается плохо, не предложила никаких альтернатив. Я рыдала в три ручья прямо во время консультации. Представьте картину: ребенок кричит от голода, а я третий час безуспешно прикладываю его к груди и плачу от боли и страха. Она обещала заехать проверить, как идут дела, и скорректировать «технологию», если будет нужно, но в какой-то момент просто перестала отвечать на сообщения.
Из каждого утюга будущая мать слышит: «Кормление грудью – это самое полезное, что женщина может дать своему ребенку, и главный способ наладить прочную эмоциональную связь с ним». Всю беременность (и даже до нее) я мечтала, как буду кормить своего ребенка, но приучить сына качественно прикладываться к груди или приспособиться к процессу самой мне так и не удалось, хотя молока у меня было много. Это переживание стало одним из самых болезненных в первые недели материнства. Меня не покидало навязчивое ощущение, что я неправильная мать.
Дома я рассчитывала быстро восстановиться после кесарева сечения, но не тут-то было. Во-первых, сын плохо спал. Когда он все-таки засыпал, то постоянно издавал какие-то звуки: кряхтение, сопение, всхлипывания. Новый звук раздавался примерно раз в десять секунд, и я каждый раз вздрагивала и ощущала, что у меня горят уши. Естественно, в таком состоянии мне было очень трудно уснуть самой: стоило мне только провалиться в беспокойную дрему, как он тут же просыпался и начинал звать нас жалобным криком. Илью мучил не только новый мир, в котором
