Рассказы. Миниатюры - Галина Сафонова-Пирус

Ну что, Наташенька, радуешься, что Фима тогда выбрал Валентину?

Ой, да, конечно, ты бы заставила его… ты бы не допустила. А вот я сомневаюсь, что «воспитала б по-своему».

Да потому, что такие натуры, как Фима, «хрупкие штучки», с ними надо обращаться бережно, иначе… Вот Валя. На что терпеливо и бережно – с ним… а он всё равно срывался на такое!.. А слушай на «какое»:

«И опять у моих друзей конфликт… Вчера, сразу после завтрака, Валя вдруг услышала: „Сейчас еду деньги выбивать“. Удивилась: „Как это выбивать, и у кого?“ „За рекламный плакат для кооператоров“. Испугалась: „Фим, не надо бы тебе так зарабатывать, ведь кооператоры еще не очень-то поощряются, а ты – для них… Узнают где надо и совсем…“ А он вдруг и закричал: „Но вы меня в угол загнали!“ Имеет в виду Художественный Фонд… и её. „Ну что ты говоришь? Разве я требую от тебя денег?“ – попробовала остепенить его Валя, а он – еще крикливее: „Требуешь! Ты упрекаешь меня: тот-то больше получает, тот-то…“ „Да мало ли что я иногда ни скажу! Ты тоже… А если имеешь ввиду те деньги, которые мне хотелось бы регулярно от тебя получать, так они только – на текущие расходы, чтобы…“ И, отвернувшись к стене, заплакала, а он хлопнул дверью и ушел. Жалко мне Валюшку, но чем помочь? Не знаю».

И что скажешь на это, Наташенька?.. «А та, сидя в кресле, покачивая ногой и попивая кофе, подумала: кажется, моя рассказчица увлеклась ссорами Валюшки и совсем забыла о пробке от шампанского». Да? Смеешься. Значит, угадала. И ты права, увлеклась я. И вот почему. Что-то странное со мной происходило, когда еще работала. Помню, наснимаем киноматериала, просмотрю, потом надо осмыслить его, выстроить, смонтировать, а ведь работали-то в спешке, – «Быстрей-быстрей!» И вот зачастую идёшь на монтаж, а в голове – пустота. С чего начать, какие эпизоды за какими склеить, какой темпо-ритм задать очерку или сюжету? А начнёшь монтировать с какого-то эпизода и пошло-поехало: цепляется одно за другое… этот поясняет предыдущий, другой тащит за собой именно тот… Вот и сегодня у меня пошло-поехало, так что ты уж потерпи… как Валюшка, доберусь я и до пробки, но пока вот о чем хочу… Пословица есть: «Муж и жена – одна сатана». Нет, не то… лучше эта: «Муж и жена – одно тело, одно дело, один дух», в этой народной пословице и впрямь есть некая мудрость. Ведь Валя и Ефим хотя и были довольно разными, но постепенно тот самый «дух» становился у них общим.

А вот в чём проявлялось. Та её прозрачная и неунывающая трезвость, которая так мне нравилась, с годами словно мутнела, и иной раз даже оторопь брала от её неожиданных суждений, – уж очень отличались от прежних. Ведь Фима в какой-то мере был мистиком, вот и она… Вначале я стала выслушивать её сны, в которых повторялся один и тот же мотив: она – в каком-то незнакомом доме или городе и никак не может из него выбраться, а потом…

Вспомню ли хоть один?.. Да нет, что ты! Как можно вспомнить чужой сон, когда и свои-то ускользают, как только проснешься… если за хвост не ухватишь и тут же ни запишешь.

Ну да, записываю, и уже много… Есть ли похожие на её? Ой, не знаю… Но если подождешь, то могу поискать. Вот и хорошо, выйди-ка пока на балкончик и полюбуйся моей ивой плакучей.

Ну, и как моя ивушка?.. А-а, то-то ж, я весь год ею любуюсь, во все времена она прекрасна.

Ага, нашла один. Слушай.

«Сумерки… я – на окраине какого-то городка среди убогих хаток, захламлённых улиц и мне непременно нужно туда, в центр… но зачем?.. не знаю, а надо, надо!.. только там и спасение!.. но как пройти?.. и некого спросить… Но вдруг – толстая баба, и уже я – возле неё, и она вроде бы показывает, рассказывает мне как пройти, но смотрит липко, неприятно и вдруг спрашивает: „Ты эстонка?“ Почему-то отвечаю „да“, и даже начинаю говорить с акцентом, чтобы поверила… но зачем? А она вроде бы радуется этому и говорит: „Две тысячи“. „Что… две тысячи?“ „Долларов, за то, что подсказала“. Шарахаюсь: „Да Вы что?..“ И снова иду меж хаток по темным, пустынным улочкам, ищу того, кто подсказал бы… и вдруг справа – крутой спуск, поросший ярко-зеленой травой, а посреди – мужчина с ма-аленькой черной собачкой и над ним, вдалеке – телевизионная вышка, высвеченная синим цветом… но который тут же гаснет, а мужик меж тем поднимается по этому крутому склону легко, быстро и уже – около меня. „Этот подскажет“ – думаю… хотя и одет в старую грязную фуфайку, но лицо… и он уже с охотой начинает объяснять, как пройти и даже кивает вроде как на экран: „Вам обязательно надо пройти через это!“ И я вижу на этом экране что-то вроде свалки или развалин, освещенных скупым светом… но уже иду туда, куда указал, а, вернее, не иду, а спускаюсь по шаткой лестнице в землянку, в которой мужики в грязно-серых халатах перетаскивают с места на место огромные мешки, и мне надо – мимо них… и опять спускаться по ржавой лестнице? Может, возвратиться?.. не туда подсказал, не туда послал? Но спускаюсь… и словно вспыхивает лицо того мужика в фуфайке, и он говорит, говорит: иди, мол, иди, всё правильно… а мне душно, тяжко от этой темноты, грязи, но снова передо мной – его лицо…»

Да, вот так и закончился тогда… мой короткометражный фильм. Мрачный? Да уж… не из веселых. Но нечто похожее и Валюшка смотрела…

Почему именно такие… Да потому, что с годами нервы наши начинают растягиваться, слабеть, как гитарные струны, и звучание их… и звучание души расстраивается. И если в молодости громче звучали мажорные ноты, то после сорока усиливаются минорные, а сны им вторят.

Не совсем согласна… Лучше – о пробке? Хорошо, этот мой сюжет почти смонтирован, так что пора и к финалу. Но прежде прочитаю тебе еще одну, уже мажорную и предпоследнюю запись, которую я сделала после нашей… я, Валюшка, Фима, вылазки в лес. Может, она и не совсем здесь монтируется, но жаль не вставить в этот сюжет.

«Прекрасный сентябрьский день! Мы бредём в молодой посадке леса. Какие же ярко-зеленые и стройные крепыши эти молодые ёлочки! Да еще вокруг – вереск стайками, шуршащий мох под ногами! Красота!.. А если остановиться и вот так прислониться к березке? Ну да, и вовсе…

– Валюш, какая же убаюкивающая благодать вокруг, да?

– И даже тонет в этой благодати звучание моей натянутой струны, – она тоже прислоняется к березке: – Звучание глухое, тревожное.

– Ты всё о том же? Опять у Ефима нет приработков?

– Нет, о другом я… к этому уже почти привыкла. Я же его понимаю: людям нравятся картины… как размалёванные яркие фотографии, а он совсем не так пишет. А тревожно мне… Знаешь, последнее время всё чаще мелькает: а любил ли меня Фимка?.. хотя и слышала не раз: «Умереть бы нам в один день!» Ведь если любят, то… А вот и он из-за ёлки появился. Ну что, в этой убаюкивающей благодати, прямо на этой чудесной поляне, легко и весело спросить его об этом?

– Попробуй.

– Фимушка, – Валюша улыбается и голос её становится похожим на урчание кошки, – а может, ты меня и не любил, а просто ценил мои достоинства?

Приостановился. Блеснул очками. Не ответил. Скрылся за ёлкой.

– Вот те раз! Похоже, твой Фима почувствовал неладное и испугался. Но ты…

– А я-то надеялась, что спросит: почему, мол, так думаешь? Тогда прямо здесь, среди этих веселеньких елочек, и сказала бы легко и шутя: маловато, мол, защищал от безденежья, не возил на юга, чтобы хоть там почувствовала себя женщиной, а не…

– Да ладно, как-нибудь еще… в другой раз спросишь.

– Ладно, так ладно. А сейчас пропою-ка: вот упаду лицом в траву и зарыдаю… наяву! Услышит ли?

– Нет, кажется.

– Ну, что ж, тогда присяду у этой березки, прислонюсь к ней и, рассмеявшись… ха-ха-ха!.. крикну: ну, коль молчишь, иди сюда, обедать будем, как всегда.

– «Обедать» твой Фима обязательно услышит.

Ага, показался, подошел, снял рюкзак, сел рядом и тоже – к березе спиной.

– Ну тогда, Валенька, не сбиваясь с поэтического размера, скажи: а вот и термос наш китайский, и бутерброды с колбасой.

Как же не хотелось омрачить ту тишь да благодать проблемами!»

Ну вот, после такого мажора, можно – и к пробке… что от «Шампанского», но дальше, к сожалению, без минора – никак.

А потому, что «события разворачивались стремительно и бесповоротно». И об этом вначале – вот эти два отрывка из моей последней записи о Валентине:

«У Ефима – неглубокий инсульт. Валентина хлопочет над ним, лечит, ко мне забегает лишь для того, чтобы отдохнуть от своего «ребёнка», которого пробует заставлять расхаживаться. Но он не принимает её совет, и сегодня у нее вырвалось: «Через мои руки прошло очень много больных и по опыту знаю: если человек захочет жить, то будет бороться с болезнью всеми оставшимися силами и иногда побеждает, а мой Ефим… – Замолчала, встала, подошла к его акварели с лужайкой среди берез, постояла, обернулась: – Он замкнулся только на себе! И совсем не борется, а лишь жалуется, жалуется, жалуется, а это значит…»