Лэйси из Ливерпуля - Маурин Ли

Вместо этого Элис выключила свет и села под сушилку. «Идти домой — для чего?» — спросила она себя. Девочки не вернутся раньше пяти. Ее отец пошел с Кормаком посмотреть грот на Стэнли-роуд. Джон заканчивал работу в три часа. Сейчас он Должен уже быть дома. Элис вздрогнула. Она не хотела оставаться наедине со своим мужем.

Джон Лэйси рассматривал в зеркале над каминной полкой то, что осталось от его лица. Когда-то это было привлекательное лицо. Он не был тщеславен, но всегда знал, что он и его братец Билли были не последними в очереди, когда Господь раздавал приятную внешность. Оба высокие, выше шести футов. У Джона темно-каштановые вьющиеся волосы, у Билли — светлые прямые. У обоих были одинаковые темно-карие глаза, прямой нос, широкий лоб. Но мать всегда безапелляционно утверждала, что из двух братьев Джон — красивее. Очертания рта у него были тверже, и подбородок выпячивался как-то увереннее, что ли. У Билли подбородок был слабым.

Теперь мать уже не говорила так, с тех пор как ее старший сын превратился в монстра. Джон провел пальцами по обожженной коже на правой щеке, дотронулся до уголка искривленного под неестественным углом глаза. Если бы только он не полез спасать того матроса, застрявшего в отсеке, когда на торговом судне взорвался паровой котел! Отсек превратился в раскаленную печь, человек дико кричал, одежда на нем горела. Он появился из пламени, пылающий, как факел, волосы на нем вспыхнули, и он молил о помощи.

Ирония в том, что Джон так и не сумел спасти бедолагу. Тот умер через несколько минут, корчась от боли на палубе, и все были так напуганы, что не могли даже прикоснуться к нему. Все, кроме этого идиота Джона Лэйси, который вытащил его, сжег собственные руки, сжег собственное лицо. Руки зажили, а вот лицо…

Еще большая ирония состояла в том, что война почти закончилась и тот случай не имел к ней никакого отношения. Когда взорвался паровой котел, пожарные несли вахту в доках Гладстона, как делали это каждую ночь в течение последних пяти лет. Вся его семья, семья его брата, его мать и тесть вышли из войны невредимыми, не получив ни царапины. Да и сама Эмбер-стрит не пострадала, ни единого разбитого окна, тогда как многие другие улицы в Бутле превратились в груды щебня. И вот в самую последнюю неделю войны Джон лишился половины лица.

Он с ненавистью уставился на безобразное отражение в зеркале. «Дурак!» — выплюнул он сквозь искривившиеся губы.

Где его дети — три его девочки, его маленький сынишка? И самое главное, где его жена? Он вспомнил, что девочки ушли на праздник. Кормак с тестем. Но это не объясняло, почему Элис нет дома.

«Ты ей больше не нравишься, — сказал он своему отражению. — У нее есть другой парень. Вот сейчас он трахает ее, засовывая ей в то самое место, которое раньше было твоим».

Джон застонал и отвернулся от зеркала. Он никогда раньше не выражался так, так грубо и похабно. Заниматься любовью с Элис было наивысшим наслаждением на земле, но теперь он не мог заставить себя прикоснуться к ней, представляя, как она вся сжимается внутри, ненавидя его.

Задняя дверь отворилась, и вошла его жена. До прошлого мая, за несколько дней до конца войны, до того несчастного случая, он поднял бы ее на руки, поцеловал бы в румяное лицо, глядя в голубые глаза с поволокой, сказал бы, как он по ней соскучился, как любит ее. Они могли бы воспользоваться тем, что детей нет дома, подняться наверх и провести благословенные полчаса в постели. Вместо этого Джон нахмурился и мрачно произнес:

— По пути домой я постучал в двери Миртл, но там оказалось заперто. Это было больше чем полчаса назад. И где же ты была, а? Со своим любовничком?

Она с упреком посмотрела на него:

— У меня нет любовника, Джон.

Боже, как она была красива! Ей исполнился тридцать один год, но выглядела она намного моложе: высокая, неловкая и застенчивая, как школьница, может, излишне худощавая. Он всегда говорил ей, что у нее слишком много локтей, она вечно все опрокидывала. Лицо у нее было продолговатым, кожа безупречной, глаза очень большими и очень-очень голубыми. Это были невинные и бесхитростные глаза. В глубине души он знал, что она не может быть ему неверна, но новый Джон, новый Джон Лэйси, который теперь обитал в его теле, не мог поверить в то, что такая красивая женщина, женщина, рожденная, чтобы быть любимой, не нашла себе никого с тех пор, как ее муж превратился в урода.

— И все-таки, чем ты занималась последние полчаса? — язвительно процедил он.

— Прибиралась. Я помню, что кто-то пытался открыть дверь, когда я и Бернадетта были наверху с Миртл. Она выпила все шерри и вырубилась. — Она вздохнула. — Я приготовлю чай.

Когда она повернулась, чтобы уйти, он схватил ее за плечо:

— Я тебе не верю.

— Ничем не могу помочь. — Она уже собиралась стряхнуть его руку, но вместо этого прижалась к ней щекой, и он почувствовал, как ее темно-каштановые волосы щекочут его пальцы. Этот жест тронул его до глубины души.

— Мне не нужен любовник, милый, — негромко сказала она. — У меня есть ты. Почему бы нам не подняться наверх на пять минут? Я мигом переоденусь, если ты запрешь дверь.

Элис не могла выразить, как ей не хватало его любви, близости с ним. Ей было все равно, какое у него лицо. Ради него самого она, конечно, предпочла бы, чтобы этого не случилось. Но это произошло , и она любила его все так же, а может, еще сильнее. К несчастью, убедить Джона в этом было невозможно. Да и лицо его пострадало не так сильно, как он воображал. Правая сторона была покрыта струпьями, и все. Ожог слегка задел глаз и уголок рта, но он совсем не походил на монстра, каким себя называл. Она протянула руку и погладила сморщенную кожу:

— Я люблю тебя.

Если бы только он мог ей поверить! Ему так этого хотелось. Но он знал, был уверен, что она заставляет себя прикасаться к нему. Она была хорошей, доброй женщиной, жалела его, а внутри, наверное, ее выворачивало наизнанку. Нежное, любящее выражение лица жены было всего лишь маской. Он схватил ее запястье и оттолкнул руку.

— Мне не нужно твое сочувствие, — грубо сказал он.

Джон вовсе не собирался быть таким грубым. Он заметил, как, входя на кухню, Элис поморщилась и потерла запястье. Она включила воду, зажгла газ, и тут до Джона Лэйси дошло, что он только что причинил боль человеку, которого любил больше всего на свете. Он посмотрел на себя в зеркало. Иногда ему приходило в голову, что, наверное, для всех было бы лучше, если бы он тогда погиб.

За два с половиной года своего замужества за Джоном Лэйси Элис родила троих дочерей. Фионнуале было всего два месяца, когда Элис забеременела Орлой, а Маив появилась на свет, когда она еще кормила Орлу грудью.

Ее муж понял, что надо что-то делать. Элис едва исполнился двадцать один год. Если продолжать такими темпами, то к тому времени, когда ей исполнится сорок, они обзаведутся парой дюжин ребятишек. И, хотя это было строго запрещено католической церковью, в течение следующих пяти лет с одобрения Элис он предохранялся. Потом началась война, и они решили попробовать произвести на свет сына. Девять месяцев спустя родился Кормак. Четырех детей было вполне достаточно, и Джон снова начал предохраняться. Теперь это было легче делать, потому что презервативы продавались в каждой аптеке.

Они были исключительно счастливой семьей. Девочки как две капли воды походили на свою мать, с такими же каштановыми волосами и голубыми глазами. Кормак был славным мальчуганом, правда, маловатого роста, немного бледненький и тихий в сравнении со своими сестрами. У него тоже были голубые материнские глаза, разве что чуть светлее. Если не считать этого, никто не мог сказать, в кого он пошел, со своими прямыми светлыми волосами и мелкими правильными чертами лица.

Джон не возражал, когда его жена стала работать в парикмахерской на Опал-стрит. Он зарабатывал достаточно, чтобы прокормить семью и ни в чем себе не отказывать, но девочки были очень требовательными в одежде, и казалось несправедливым, что только старшая носила все новое. Орла была уже маленькой изящной дамой, она устроила бы истерику при одном предположении, что ей всегда будут доставаться обноски старшей сестры. Элис работала, чтобы одевать своих девочек, и она была счастлива у Миртл. А раз была счастлива Элис, то был счастлив и Джон.

Во всяком случае, так было раньше. И вот сейчас наступило первое за шесть лет Рождество без войны. Оно должно было стать лучшим за все времена для семейства Лэйси, но стало самым худшим.

— Орла воображала, как могла, на празднике в воскресной школе, — заявила Фионнуала. — Она спела «Земляничную ярмарку» и «Гринсливз», хотя никто ее не просил. Я просто не знала, куда деваться, если хотите знать.

— Мисс Джерардти спросила, кто хочет выступить, — заносчиво ответила Орла. — Я подняла руку, вот и все.