Внутри - Роман Казимирский

– Хм, да, наверное, – Карлу совершенно не хотелось представлять себя на ее месте, и поэтому он с увлечением принялся рассматривать оставшиеся фотографии. Однако больше ничего интересного ему найти не удалось, и он разочарованно отодвинул от себя альбом, не забыв предварительно вынуть из него ценную фотографию с Пикассо. – Это на самом деле потрясающе! Я и представить себе не мог, что рядом со мной, практически на соседней улице, живет такой удивительный человек, как вы.

– Доживает, вы хотели сказать? – странно, но даже невеселая усмешка старухи не оставляла впечатления безнадеги и обреченности, каких можно было бы от нее ожидать. Несмотря на то, что она, судя по всему, была одинока, Дубинин не заметил и капли той навязчивости, которая свойственна пожилым людям, лишенным общества. Поразительная женщина. Карл невольно подумал о том, что многое бы отдал за возможность познакомиться с ее молодой версией.

– Еще раз прошу меня простить, – вспомнив о цели своего визита, журналист решил, что пора возвращаться с небес на землю, и заглянул в блокнот. – Я опять перебил вас. Вы остановились на образе жизни эмигрантов в Париже. Это очень интересный момент, но мне мой редактор сказал, что вы были знакомы с Гумилевым. Если я не ошибаюсь, Николай Степанович в последний раз был во Франции в восемнадцатом году. Вам, соответственно, тогда было всего шестнадцать. Что общего могло быть у русского офицера и столь юной особы? Неужели вы тогда увлекались поэзией?

– Нет, – как же Карл не любил это хитрое выражение на лицах пожилых людей – ему так и не удалось научиться определять, когда его надувают, а когда говорят правду. – Я познакомилась с ним не тогда, а несколько позже. В двадцать втором.

– Но разве за год до этого его не?.. – Дубинин вопросительно взглянул на свою собеседницу, словно спрашивая, не о разных ли Гумилевых они говорят.

– Скажите мне, молодой человек, – Мария Степановна как-то вдруг преобразилась и словно помолодела, хотя на вид ей все так же было далеко за тот возраст, когда разница в десять-пятнадцать лет считается уже несущественной. – А что вы скажете, если я предложу вам абсолютно эксклюзивную информацию, касающуюся не только давно ушедших людей, но и вас лично? Нет, не переживайте – я не торгую тайнами. Тем более, что я знаю, что у вас денег нет.

Карлу стало неприятно оттого, что старуха была вынуждена произнести подобную ремарку. Неужели его плачевное финансовое положение настолько бросалось в глаза?

– Так что вы скажете? – переспросила хозяйка.

– Простите, но я, кажется, не совсем понимаю, о чем вы говорите, – Дубинин немного отстранился, восстанавливая комфортное расстояние между собой и собеседницей. – Каким образом то, что известно вам, может иметь значение для меня?

– Может, – старуха уверенно и даже как-то лихо тряхнула головой и, выдержав торжественную паузу, заявила. – И значение немалое. Однако я вижу, что вы не готовы сегодня к этому разговору. Что ж, возможно, это даже к лучшему. Идите домой. Отдохните, выспитесь, наконец. У вас будет целый вечер, чтобы поразмыслить о том, что вы сегодня услышали, и решить, хотите ли продолжить общение. Если вам интересно мое предложение, жду вас завтра в это же время.

Спускаясь по лестнице и стараясь при этом не прикасаться к перилам, которые из обычного подъездного атрибута теперь превратились в некий артефакт, Карл удивлялся тому, как удачно у госпожи Мартыновой получилось выставить его за дверь и при этом не ответить на последний вопрос о Гумилеве. Наверное, у нее богатый опыт такого рода манипуляций. Журналист никак не мог определиться с тем, как относиться к Марии Степановне – то ли как к сумасшедшей, то ли как к восстановленной части HDD, в которой вдруг обнаружилась информация, которая давным-давно считалась потерянной. Фотография, вложенная в блокнот, говорила в пользу второго варианта, но Карл не любил делать скоропалительных выводов и поэтому, решив, что утро вечера мудренее, выбросил на время из головы странную квартиру и отправился домой.

– Милый, почему мы постоянно ходим в это отвратительное место? Я ведь говорила тебе, что эти уродцы раздражают меня. Что за фетиш, Пабло?

Мужчина, развалившийся на стуле и лениво покачивающий из стороны в сторону ногой, закинутой на колено другой, молча улыбнулся в ответ и потянулся за бокалом с темной жидкостью. Было видно, что он привык к таким разговорам и поэтому не обращал на них внимания. Однако его очаровательная спутница, пребывавшая не в самом хорошем расположении духа, настаивала:

– Почему мы перестали ходить в De Flore? Чем тебя не устроило это милое местечко?

– Там стало слишком людно, – нехотя проговорил мужчина сквозь зубы, поставив бокал на место и раскуривая трубку.

– Там собирается весь интеллектуальный цвет общества! – с апломбом заявила женщина и обиженно выпятила нижнюю губу. – А здесь нет никого, кроме этих твоих японцев и противного Бретона.

– Во-первых, это фигурки не японцев, а китайцев, – возразил Пикассо. – Во-вторых, здесь подают прекрасный ликер. Ну, и, в-третьих, в «де Флоре» собирается не весь цвет общества. Мы-то здесь. И чем тебе не угодил Бретон?

Делая вид, что слушает гневную тираду жены, Пабло периодически покачивал головой и удивлялся тому, что совсем недавно эта женщина была единственным смыслом его жизни. Да, вот что материнство делает с богинями – оно их приземляет, всучивая новые ценности и меняя мировоззрение. Помнится, когда он впервые привел ее сюда, она была в восторге от того, что здесь когда-то бывал Рембо. Подумать только – сам Рембо! Куда все исчезло?

– А его «Труп» ты читал? Это же чистейшей воды профанация! В одном мизинце Анатоля было больше таланта, чем во всем вашем хваленом Бретоне. Кроме эпатажа и толпы безумных юнцов у него ничего нет и быть не может…

Прежний Пабло обязательно возразил бы – и они бы, скорее всего, поссорились. Но сейчас у него не было ни сил, ни желания вступать в дискуссию, даже не смотря на то, что сам он считал сюрреалистов интересными ребятами и даже причислял себя к ним в каких-то творческих моментах. Вдыхая густой ароматный дым, Пикассо взглянул в окно – парижская осень двадцать шестого выдалась дождливой, но ему всегда нравилась такая погода, чего нельзя сказать о его супруге. Может быть, поэтому она и нервничает?

– Скажи мне, милая, – он перебил женщину, которая, запутавшись в собственной обвинительной речи, уже успела перекинуться с Бретона на покойного Аполлинера. – Как ты смотришь на то, чтобы плюнуть на все и махнуть куда-нибудь к морю?

– А Поль? Или ты забыл о том, что у нас теперь есть сын? – Ольга прищурилась, подозревая подвох, но лицо мужа было таким безмятежным, что она, поддавшись его очарованию, вдруг улыбнулась. – Впрочем, всегда можно договориться, чтобы за ним приглядели. Мы с тобой действительно очень давно не отдыхали вместе. Куда ты хочешь поехать?

Пабло уже открыл рот для того, чтобы ответить, но в этот момент в кафе вошла привлекательная молодая особа и, заметив супружескую пару, направилась прямиком к их столику. Несмотря на то, что ее русые волосы, вопреки моде, были собраны в косу, это нисколько не мешало ей идеально вписываться в окружающую действительность, дополняя ее и внося определенную долю свежести. Не дожидаясь приглашения, она изящно опустилась на свободный стул и только после этого приветливо помахала сначала Ольге, потом – Пабло.

– Салют!

– О, Мари, как хорошо, что ты зашла, – мужчина выпустил в воздух такой яростный клуб дыма, что на мгновение пропал из вида, однако тут же вынырнул из него и насмешливо скосил глаза, давая понять, что общество супруги его утомило. Впрочем, Ольга, к счастью, не заметила этого.

Было видно, что все трое находятся в прекрасных отношениях – спустя несколько секунд они уже увлеченно делились новостями, причем отстраненность, которая только что была между мужем и женой, вдруг куда-то исчезла, словно ее и не было вовсе.

– Робида умер, слышали? – девушка грустно вздохнула и подняла глаза к потолку.

– Кто это? – Пабло привык считать себя весьма эрудированным человеком и не любил, когда в его обществе упоминали тех, о ком он ничего не знал. Впрочем, Ольга, похоже, прекрасно понимала, о ком идет речь, потому что тут же отмахнулась:

– Невелика потеря.

– Как ты можешь так говорить? – возмутилась Мари. – Он был великим человеком, и то, что о нем забыли, нисколько не умаляет его достоинств и скорее говорит о нашей непредусмотрительности и склонности закрывать глаза на то, что нас не устраивает по тем или иным причинам.

– Не знаю. Может быть, ты и права, но меня он, честно говоря, пугает. Вернее, уже пугал.

– Да кто он такой, в конце концов?! – Пикассо становился неприятным, когда выпадал из круга общения. Несмотря на многочисленные замечания супруги, он так и не смог избавиться от этой черты характера, которая была свойственна многим талантливым людям, избалованным вниманием публики.