Ночной суд - Мэри-Элизабет Конселман

В голове Боба щелкнуло. Ну, конечно! Судья Эйбернати! Веселый, добрый судья Эйб, друг его отца, служивший в окружном суде Гаривилля… Боба замутило… в 1932 году! Господи, да Боб же был тогда совсем ребёнком! Сколько же это… пара десятилетий…то есть ему сейчас 98 лет??? Если только… от этого если Боб застыл. Если бы он был жив. Судья Эйб был мёртв! Разве Боб не слышал собственными ушами, как его отец говорил с матерью, давным-давно, о старом Эйбе? Разве Боб не слышал, как отец, с печалью рассказывал вполголоса о том, как какой-то лихач сбил Эйба насмерть — и так никогда не был пойман?

Боб затряс головой, отгоняя тошноту и страх, подступившие к самому горлу. Это все шутки разыгравшегося воображения, этого не может быть, никогда и ни за что. Либо это какой-то старый шутник, который немного похож на старого Эйба… либо же это судья Эйб, вполне себе живой, выглядящий как и двадцать-сколько-то-там лет назад, как раз когда он погиб.

Глянув на зрителей, Боб почувствовал, как тревога внутри стремительно растёт. Это не могло быть в реальности. Он различал силуэты и контуры тех, кто сидел в первых двух рядах. У Боба перехватило дыхание — он увидел то, что лучше бы не видел никогда. Развороченные головы, распоротые на части лица, тела без рук и без ног, девушка (Боба едва не вырвало) вообще без головы.

Невероятным усилием воли он заставил себя хоть немного успокоиться. Ну, конечно! Это всё чья-то дурацкая шутка, извращенная, идиотская, ненормальная — но проделка! Это всё розыгрыш людей, незнамо зачем собравшихся в часовне. Он захотел рассмеяться, но губы только скривились.

Из полумрака выступил «прокурор» — ровно как тот, что не далее как сегодня допрашивал его в суде округа Лаймстоун. Только…Боб закрыл глаза. Этого не может быть! Кто бы ни были все эти люди, собравшиеся в церкви, они не стали бы наряжать и гримировать какого-то старого негра, чтобы он стал копией того, кого сбил Боб…

Фигура беззвучно приблизилась. Этого не может быть, подумал Боб ещё раз. Такого сходства мог добиться только тот, кто видел этого старика в морге, с его сморщенным лицом, спутавшимися седыми волосами, и ссадиной на виске, кровь из которой, казалось, запеклась навечно.

— Пр’веетствую, кап’тан, — прошептал «прокурор». — Я доожен з’дать пару ‘опросоо. И н‘здумай лгаать. Эт’ самэе пл’охое чт’ ты можешь сдел’ть — совраать на эт’м суде. Ну и как, п’твоему, как быстро т’летел, когда п’реехал эту деев’чку?

— Э… слишком быстро, — выдавил Боб. — Шестьдесят пять, может и семьдесят в час.

— О, даа, сэр, — промолвил негр и насупился, — Так ‘но и есть, ше’ссят пять, с’гласно покаазаниям эт’го вот п’лицейскоо. — Он глянул на патрульного с вывернутой шеей, и тот кивнул в знак согласия.

Боб ждал. Старый негр — или кто там исполнял роль этого мертвеца — подошёл к нему совсем близко, облокотился на кафедру и подпёр голову рукой.

— Кап’тан, — вопреки всем законам, его шёпот доносился до Боба со всех сторон одновременно, — кап’тан…зачем??? Как так вышл’, шт’ ты ех’л, превыыссив скор’сть на 15 миль, по той сам’й д’роге? По той же д’роге, на котоорой ты сбил мою п’воозку…

Слушатели, сидевшие в часовне, при этих словах заволновались. Кто-то в задних рядах эхом откликнулся, и шёпот, подобный ветру в камышах, пошёл гулять по аудитории, постепенно нарастая и превращаясь в странное скандирование:

— Зачем? Зачем? Зачем?… Зачем? Зачем? Зачем?

— Порядок в суде! — судья, которому полагалось давно лежать в могиле, стукнул своим молотком. Боб отстранённо подумал, что этот звук, наверное, могло издать и неплотно прикрытое окно.

Голоса стихли. Боб нервно сглотнул. Старый негр молча стоял, ожидая ответа на свой простой вопрос — вопрос, который задавали все, кто собрался на этом странном «суде». Зачем? Зачем он ехал так быстро? Если бы он мог назвать убедительную причину…

— Я… у меня было свидание с моей девушкой, — Боб как будто услышал себя со стороны.

— Ага, — участливо кивнул прокурор. — Она к’да-то собираалась, надо п’лагать, и ты т’ропился её п’рехватиить? Или же она б’ла тяжело б’льна и хотела тебя виид’ть?

— Я… нет, — Боб понял, что соврать он не сможет. — Нет. Не было никакой причины лететь, сломя голову. Я просто… я не хотел… — он в отчаянии махнул рукой. — Я просто хотел побыстрее увидеть её. Потому что я люблю её! — он ссутулился в кресле, ожидая услышать смех слушателей.

Смеха не было. Только молчание, гнетущее и обвиняющее.

— Да, сэр, — старый негр опять кивнул, — мыссе хотим быть с теми, к’го мы любим. Мыссе не хотим терять время…только т’должен помн’ть, шт’ Г’ссподь каждому из нас дает отмееренн’ую Им меру врем’ни, шт’бы мы могли ее испоользо’ать. И Он н’имел в вид’ то, шт’ кто-то эт’меру сам’вольно пресечёт. Мыссе заслуужи’ем прав’ жить, любить и быть счаслиы’ми.

Эта речь Боба оглоушила — он чуть ли не физически почувствовал, как слова бьют его, подобно молоту. Он заёрзал в кресле, сцепив руки. До этого времени жалость к погибшим не особо трогала его. Но сейчас она хлынула на него волной, и Боб почувствовал, как в глазах набухают жгучие, как щелочь, слёзы.

— Прошу вас, — всхлипнул Боб. — Прекратите, прошу, этот суд, что бы это ни было. Я не знаю, кто вы, кто собрался тут.…Но я… я понимаю, что вы возмущены тем, что мои родители пустили в ход свои связи и спасли меня от суда, в котором я должен был получить наказание. А теперь… я переехал маленькую девочку, и вы боитесь, что если я опять предстану перед судом, то мой дядя снова меня вытащит. Это ведь так? — он вздёрнул голову. — А весь этот… маскарад! Вырядиться покойниками… вы думаете напугать меня? Но такое меня не пугает…

Он замолчал, видя, как с передней скамьи поднялся еще один человек и пошёл к кафедре. Плотный мужчина в комбинезоне, на голове кепка, какую обычно носят водители грузовиков. Одна рука плотно прижата к животу, как будто у него там что-то сильно болит. Боб вздрогнул — он узнал этого человека.

— Малыш… послушай, — его хриплый шёпот звучал безо всякой угрозы, скорее терпеливо-устало. — Мы не собираемся никого пугать… ха, это лучше делать на Хэллоуин! Причина, по которой мы держим суд здесь, ночь за ночью, пытаясь достучаться до какого-нибудь толстокожего болвана, полагающего, что он — король дороги.… Послушай, мы просто хотим знать — почему, понимаешь? Почему мы должны были погибнуть? Почему какой-нибудь славный парень, вроде тебя, у которого есть невеста и счастливое будущее, никак не может понять,… что у нас-то тоже есть право на жизнь! Ну, вот я. Простой водила, каких сотни. Но у меня тоже была жизнь. У меня было все хорошо. Я зарабатывал. Я растил детей… — шофёр на секунду отнял руку от живота и помахал ей. — Я намеревался разобраться с этим чортовым аппендицитом, как только закончу эту поездку и вернусь домой в то воскресенье. Только вот ты… Святые угодники, ну почему ты не мог уступить мне эти десять секунд? — в шёпоте зазвучал упрёк. — Почему ты не захотел подарить мне такую малость своего драгоценного времени, а просто забрал моё — всё моё? Моё, и этого чёрного.…А сегодня…