Эра негодяев - Александр Усовский

А ведь она ему об этом говорила… Милая, славная Герди! Это было весной девяносто второго, ранней весной, еще лежал снег; они гуляли тогда в парке Горького, казалось, что все, как и прежде — но он понимал, что, вместе с ноздреватым серым снегом на парковых аллеях, в прошлое уходило что-то важное в их отношениях. Что она тогда ему говорила? 'Вы скоро станете очень давним, очень туманным прошлым. Быть может, уже наши дети будут читать о вашей стране в книжках и недоверчиво качать головами — не думай, что вам позволят вернуть хоть что-то! Вы легко и весело разрушили свою большую страну — теперь им будет совсем просто превратить ее осколки в большое поле для охоты. Не думай, Алекс, что мне не жаль твоей страны — мне очень жаль всех вас; но вы сами безрассудно идете в капкан, который для вас приготовлен! Пойми, у вас нет будущего — вы нужны им только в качестве рабов — причем, в отличие от рабов римских, вас даже не будут обязаны кормить! В этом новом мире, о котором ты так восторженно рассуждаешь — нет места человеческому; это мир мертвецов! Каждый за себя — это означает, что никто за другого. Я не понимаю, почему ты смеешься!'

Они долго, до озноба, до головокружения целовались — ведь была весна… Пся крев, а ведь нежная, трепетная Герди была тысячу раз права! Она видела его слепоту, его бездумную восторженность — теперь он понимает, как ей это было тяжело. Ведь она, в отличие от него, знала…

Он не сказал ей 'останься' в тот июньский вечер, на перроне минского вокзала — во многом именно из-за почти невидной, микроскопической трещинки, что пробежала в их отношениях после того разговора; а ведь она оказалась права! Он, как упертый баран, пытался доказывать ей свою правоту — он, до макушки погруженный тогда в дурман 'новой жизни', не воспринимавший ни единого слова, которое бы смогло его отрезвить. Он рисовал ей сияющие перспективы своей коммерческой деятельности, величественные замки благополучия и богатства, расписывал грядущую шикарную и беззаботную жизнь — а она смотрела на него, как опытный, матерый, видавший виды и тёртый жизнью сержант смотрит на обритого наголо зеленого новобранца в необмятом обмундировании, заявившего свои неоспоримые права на маршальский жезл, в доказательство серьезности своих намерений предъявившего пустой ранец… Господи, каким дураком он тогда был!

Герди, милая Герди! Где ты сейчас?

Правда, в Париже — как там, 'увидеть Париж и умереть', идея фикс всей российской образованщины? — он все же побывал — уже на закате своей быстротечной коммерческой карьеры; причем по-богатому, вместе с женой, которая, в отличие от шибко умной Герды Кригер, всецело разделяла его тогдашние жизненные воззрения и приоритеты. Никчемная, пустая 'интеллектуалка', возомнившая себя невесть кем… Он посмел променять Герди — милую, нежную, всепонимающую Герди — на этот склад банальностей! Опять же, поделом вору и мука — когда жена предала его, легко и небрежно, почти походя — он этому нисколько не удивился. Женщины любят победителей… А он не смог стать победителем в тех крысиных бегах, что назывались 'коммерцией по-русски' — не хватило, наверное, какого-то специального хватательного гена в его наборе ДНК. И стал аутсайдером — неудачником, если по-простому. Лузером, как сейчас стало модно говорить.

Горько всё это сейчас вспоминать, горько и обидно… Но вспомнить надо — хотя бы для того, чтобы разобраться, кто он сейчас на этом свете.

Что он делает в этом забытом Богом городке? Живет. Или доживает? В общем, существует — как растение; нет, хуже, чем растение — у того хоть есть цель существования, любое растение размножается; ему же не удалось даже это…. Сначала жена хотела 'пожить для себя', потом, когда проблемы начали расти, как снежный ком — о каком ребенке могла уже идти речь? Да и супруга, как теперь очевидно, еще в самом начале трудностей быстро и решительно поставила на нем крест — бедная, бедная жертва того же самого мифа, в который в начале девяностых верил и он сам! Ведь она же искренне была убеждена в том, что достойна самого лучшего варианта красивой жизни — а как же? Ведь во всех глянцевых журналах об этом написано черным по белому (или оранжевым по зеленому, это как получиться). А раз так — долой мужа-неудачника, да здравствует жизнь свободной и богатой женщины! 'Свободной', как оказалось — сколько угодно, а вот насчет 'богатой' — с этим случилась заминочка…. В общем, не получилось богатства. Несмотря на предательство — впрочем, читала же девушка в юности Новый Завет, знала, стало быть, об истории с тридцатью динариями. Могла бы и вывод сделать…. Не сделала. Стало быть, винить должна исключительно сама себя.

Герди, милая, солнечная Герди! Чем ты сейчас занята, кто чутко сторожит по ночам твой сон? Дай Бог тебе удачи хоть в этом! Какого же дурака он свалял тогда, в девяносто втором, на перроне минского вокзала…

Вообще — каким болваном он тогда был! 'Перед нами открылся весь мир, мы создадим торговую империю, мы разбогатеем…' Это сейчас глупо и смешно — тогда это казалось незыблемыми истинами! 'Великая торговая империя'… Боже, каким смешным кретином он был тогда в ее глазах! Напыщенный фанфарон, напоминающий павлина, важно вещающий о какой-то несусветной ерунде, о своих планах покорения мира — удивляюсь, как она тогда просто не плюнула ему под ноги?

И ведь не сразу открылись у него глаза — потребовалось долгих три года, чтобы мозги освободились от наносной шелухи разных идиотских тезисов — типа 'свободного предпринимательства' и 'коммерческого успеха любой ценой'. Долгих, долгих, очень долгих три года!

Кто знает, чем бы закончилась его 'коммерческая' жизнь, всё более и более напоминавшая скверную пьеску из жизни безнадежных банкротов — если бы не ТОТ случай…

Слава Богу, в один ясный солнечный день случилось Чудо. Для него — очевидно, при попустительстве судьбы, не усмотревшей за причудливой игрой случая — нашелся тот самый Третий путь, о котором говорил Юра Блажевич; правда, в транскрипции его философствующего друга этот путь и всё, что с ним связано, выглядело несколько иначе — ну, на то у Юры и была такая странноватая фамилия….

Это произошло в девяносто пятом, в марте. Точно — в тот день как раз застрелили Влада Листьева, и все радиостанции и телеканалы только об этом и говорили.

Он жил тогда у матери — зализывал раны после очередного коммерческого провала… или отдыхал после успешного завершения очередной сделки? Не важно. Важно то, что именно в этот день раздался телефонный звонок, изменивший его жизнь. Он и сегодня помнит его до последнего слова.

Телефон зазвонил утром, около десяти. Он как раз заканчивал завтрак, и телефонный звонок, отвлекший его от яичницы с ветчиной, не мог не вызвать реакции раздражения. Взяв трубку, он тогда довольно резко бросил: