Сочинения - Викентий Лиринский

II. Итак, я с большим усердием и со всевозможным тщанием часто старался узнать от весьма многих преблагочестивых и преученых мужей, как мне некоторым верным и как бы общим и правильным путем отличать истину веры кафолической от лживости уклонения еретического. На это все они давали мне всегда такой обыкновенно ответ: если я или другой кто захочет узнать обманы и избежать сетей вновь являющихся еретиков и пребыть в здравой вере здравым и целым, то должен оградить веру свою, при помощи Божией, двумя средствами: во–первых, авторитетом Закона божественного (Священного Писания), а во–вторых Преданием кафолической Церкви. Но, быть может, кто–нибудь спросит: ведь канон Писаний совершенен и с избытком достаточен на все. Почему же нужно присоединять к нему авторитет разумения церковного? — Потому, что священное Писание, по причине возвышенности его, не все понимают одинаково, но иный толкует глаголы его так, а иный иначе, так что представляется возможным извлечь из него столько же смыслов, сколько есть голов. Так, иначе изъясняет его Новациан, иначе Савеллий, иначе Донат, иначе Арий, Евномий, Македоний, иначе Фотин, иначе Аполлинарий, Прискиллиан, иначе Иовиниан, Пелагий, Целестий, иначе наконец Несторий. А потому–то именно, что существует такое множество изворотов крайне разнообразного заблуждения, весьма необходимо направлять нить толкования пророков и апостолов по правилу (norma) церковного и православного понимания. В самой же кафолической Церкви особенно должно заботиться нам о том, чтобы содержать то, чему верили повсюду, всегда, все; ибо истинно и в собственном разуме кафолическое, как показывает значение и смысл наименования сего [ [5]], — то, что все вообще объемлет. Но это будет наконец тогда, когда мы последуем всеобщности, древности, согласию; а всеобщности последуем мы тогда, когда признаем истинною ту только веру, которую исповедует вся по Земному Шару Церковь; а древности — тогда, когда никак не отступим от тех мыслей, которые, несомненно, одобрены святыми предками и отцами нашими; а согласию — тогда, когда в самой древности последуем определениям и мыслям всех или по крайней мере большинства священников и вместе учителей.

III. Как же поступить православному христианину, когда какая–нибудь частица Церкви отсечется от общения со всеобщей верой? Как иначе, если не предпочесть зараженному и поврежденному члену здоровье всего тела? А если вновь явившаяся какая–нибудь зараза покуситься пятнать не частичку уже только Церкви, но всю вместе Церковь? И тогда он должен позаботиться пристать к древности, которая не может уже быть обольщена никаким коварством новизны. А если в самой древности узнана будет погрешность двух или трех человек или одного какого–нибудь города, или даже одной какой–нибудь области? Тогда он всемерно должен постараться — безрассудству или невежеству немногих, где бы ни были они, предпочесть решения древле–всеобщей Церкви [ [6]] вообще. А если что–нибудь таковое откроется там, где нельзя найти такого решения? Тогда он должен постараться сличить между собой и обсудить собранные мнения предков, тех только, которые, хотя (жили) в разные времена и в разных местах, но непременно пребывали в вере и общении с единой кафолической Церковью и были уважаемыми учителями, и если дознает что, касательно возникшего вопроса, не один только или двое, но все вместе единодушно содержали, передавали в письмени, сообщали живым голосом открыто, часто, твердо, то пусть уразумеет, что этому должно верить без всякого сомнения.

IV. Но, чтобы положения наши были очевиднее, долгом считаем пояснить каждое из них примерами и раскрыть несколько пространнее, дабы, по заботливости о неумеренной краткости, не унизить предметов беглостью речи. Во времена Доната [ [7]], от которого получили имя свое донатисты [ [8]], значительнейшая часть Африки впала в безумные заблуждения его [ [9]] и, забыв о славе, благочестии, исповедании, предпочла Церкви Христовой нечестивое безрассудство одного человека. Тогда из всех христиан, какие только были в Африке, возмогли быть целыми в святилищах кафолической веры только те, кои, прокляв непотребный раскол, вступили в общение со всеми Церквами мира, — оставляя потомкам истинно прекрасный образец того, как именно впредь должно благочестно предпочитать здравомыслие всех сумасбродству одного человека или меньшинства. Также, когда яд арианства коснулся не частички уже какой–нибудь, но почти всего мира, так что после того, как совращены были, частью насильно, а частью обманом, все почти епископы латинского языка, умы как–то затмились, не видя, чему наипаче следовать в столь расстроенных обстоятельствах, тогда ни один из современных истинных любителей и чтителей Христа нисколько не потерпел от отравы яда того потому, что вновь открывшемуся вероломству предпочитал древнюю веру. Опасное время это с избытком показало, сколь великое бедствие причиняется введением нового учения. Тогда потрясены были не только малые, но и величайшие вещи; ибо не одни родства, свойства, дружества, семейства, но и города, народы, области, нации, вся, наконец, империя Римская была поколеблена и подвигнута совершенно. Ибо как скоро непотребная новизна арианская, как беллона какая или фурия, овладев прежде всего императором [ [10]], покорила потом новым законам высших сановников придворных, то смело и безпрепятственно начала после того расстраивать и потрясать все: частное и общественное, священное и мирское, нимало не отличать доброго и истинного, но как бы с возвышенного места поражать всякого, кого только хотела. Тогда жены были обезчещены, вдовицы обнажены, девственницы осквернены, монастыри разрушены, клирики разорены, левиты наказаны, священники сосланы в ссылку, тюрьмы, темницы, рудокопни наполнены святыми [ [11]], наибольшая часть которых, по удалении из городов чрез изгнание и ссылку, посреди пустынь, пещер, зверей, скал, мучились, страдали и изнемогали от наготы, голода, жажды. А все это не по той ли единственно причине, что тогда вместо небесного учения вводились суеверия человеческие, хорошо основанная древность подкапывалась беззаконной новизной, установленное старшими нарушалось, узаконненое отцами отменялось, определенное предками ниспровергалось, страсть непотребной и недавно явившейся пытливости не удерживала себя в чистейших границах освященной и нерастленной древности?

V. Подумают, что мы воображаем это по ненависти к новизне и по любви к старине? Кто только думает так, тот должен поверить по крайней мере блаженному Амвросию. Сей, оплакивая горестное время то, во второй книге (о Вере, гл. 4) к императору Грациану говорит: «Но довольно уже, всемогущий Боже, омыли мы ссылкой своей и кровью своей убиения исповедников, ссылки священников и непотребство столь великого нечестия. Довольно ясно стало, что кто решится нарушить веру, тот не может быть безопасным». [ [12]] Он же и в третьей книге того же сочинения говорит: «Итак, будем хранить заповеданное предками и не дерзнем, по невежественному безрассудству, повреждать печати, доставшиеся по наследству. Известную запечатанную книгу пророческую (Апок.5:1–10) не дерзнули разгнуть ни старцы, ни Власти, ни Ангелы, ни Архангелы: право раскрыть ее прежде всех предоставлено одному Христу. Дерзнет ли кто из нас распечатать книгу священническую, запечатанную исповедниками и освященную уже мученичеством многих? Кого вынудили распечатать ее, те после запечатали ее наконец, осудив обман [ [13]], а кто не дерзнул тронуть ее, те стали исповедниками и мучениками. Как можем мы отвергать веру тех, чью победу прославляем.» Да, прославляем, досточтимейший Амвросий, действительно, говорю, прославляем и, прославляя, дивимся. Ибо кто столь безумен, что не возжелает, при бессилии совершенно уподобиться, следовать тем, кого ничто не отторгло от защиты веры предков, — ни угрозы, ни ласкательства, ни жизнь, ни смерть, ни Двор, ни воинство, ни император, ни империя, ни люди, ни демоны? — тем, говорю, кого [ [14]] за приверженность к боголюбезной древности сподобил Господь такого дара, что чрез них восстановил Церкви повергнутые, оживил народы, умершие духовно, возвратил достоинство священникам изверженным, изгладил непотребные пачкания, а не писания, недавнего нечестия свыше стекшим к епископам источником слез верующих; наконец весь почти мир, потрясенный свирепой бурей внезапной ереси, отвлек от недавней неверности к древней вере, от нового сумасбродства к древнему здравомыслию, от новой тьмы к древнему свету? Но в этой сверхъестественной силе исповедников мы должны заметить особенно то, что они в отношении к самой древности церковной взялись тогда защитить не часть какую–нибудь, но всеобщность. Да и не пристойно было, чтобы такое множество знаменитых мужей защищали с великим усилием ошибочные и несогласные между собою догадки одного или двух человек, или же подвизались за какой–либо безрассудный замысел какой–нибудь области: напротив, следуя решениям и определениям всех священников святой Церкви, наследников апостольской и кафолической истины, они пожелали лучше самих себя предать, нежели древнюю всеобщую веру. От того–то и сподобились они приобрести такую славу, что их достойно и праведно почитают не только исповедниками, но и первыми из исповедников.