Крепостной Пушкина 2 (СИ) - Берг Ираклий

— Английский сплин, Александр Сергеевич.

— Ахахаха. У тебя язык подвешен, Стёпа, тебе ли хандрить? Всё будет замечательно. Государь и тогда тебя узнал, вспомнил. Тем более сейчас не забудет.

«Нет, хорошо быть барином от рождения, — пробежала завистливая мысль, — всё просто и понятно. Плевать, что город едва по бревнышку не растащили, правда? Славно ведь все закончилось. Проигравших нет, кроме покойников. Так за них молебнов отслужили столько, в ушах звенит. И ещё отслужат. Император как никогда ранее нуждается в сплочении с дворянством, пусть и мнимом. Подковёрные схватки идут. Пушкин — спаситель! Всем удобен. Не военный, невысокий чин, зато род древний. И вирши слагать умеет, значит боженька его поцеловал. Одно к одному. И сам хорош. На что ум острый, да глаз ясный, а всё туда же. Почуял барин, что быть ему генералом, вот и не сидится. Наслаждается моментом. Ай, да Пушкин, так сказать.»

— Да мне награды царские не сильно и надобны, Александр Сергеевич, — прогудел я нарочито мужицким басом, — вы не поверите, но не о том я думаю.

— А о чём?

— О России думаю, Александр Сергеевич. О ней, родимой.

— Что же ты думаешь? Удиви, сын Афанасиевич!

— Да что земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет… о том и думаю.

— Эво как. И это прочёл. Ты только, Стёпушка, царю такое в лицо не скажи.

— Отчего же не сказать, коли правда?

— Погоди, погоди! — посерьёзнел Пушкин. — Ты не скандал ли учинить вздумал? Не смей, слышишь?

— То не скандал. Это у вас, у господ сие скандал, а у нас, мужиков лапотных — правда крестьянская!

— Это ты что ли, мужик лапотный? Эх, Стёпа, не знал бы я, что ты шутишь… — с облегчением улыбнулся будущий генерал.

Знали бы вы, Александр Сергеевич, что я не шучу.

Портить ему миг славы, я, разумеется, не стал. Да как бы и мог, если черёд мой представать пред очи «василиска», был за ним, и даже не в тот день!

Вообще, правила награждений казались непривычными. Никакого тебе общего сбора, речей на часок-другой, аплодисментов, переходящих в бурные овации. Министр Двора посылал приглашение. В назначенный час приглашенный являлся, его провожали в царский кабинет, где помазанник божий и вручал награду. Свидетелей — несколько человек, сам министр Двора, кто-то от орденского капитула, ну и секретарь. Вот и всё. Заслужил — носи. Не забудь, кстати, внести в орденскую кассу взнос, ордена денег стоят. Нет, потом будет и общий сбор, да не один, если считать таковыми непременную серию роскошных обедов и балов посвящённых всему этому. Но сама процедура весьма и весьма скромна.

Пушкин, однако, светился так, что я задумался о своевременности вспомнить об изобретении электричества. Полезная вещь, делит цивилизацию на до и после.

Кем был Пушкин до того? Знатный дворянин, великолепный писатель, муж красавицы жены и надворный советник. А кем стал после? Статский советник! Не шутки. Генерала царь сразу не дал, но по-понятиям этого времени продолжается взлёт почти вертикальный. Второй раз за пару месяцев прыжок через два чина! Ох, прибавится у вас недоброжелателей, Александр Сергеевич. То ли 12, то ли 16 лет безупречной службы разом перескочил. А люди безупречной службы такое не любят. Смотрят косо. Как же это понимать, думают они, у нас служба безупречна, сиречь идеальна, а тут такое! Не является ли этакое бельмо в глазу нам упрёком?

Но Александру было трын-трава и море по колено. Он просто по-мальчишески был рад. Глаза как плошки. Орден Святого Владимира четвёртой степени — красота какая. И Святой Анны второй степени, ещё лучше. Легендарная «Анна на шее». Да ещё государь намекнул, что весть о подвиге его, Пушкина, уже дошла до дворов столиц европейских, так что… интересно, а французы дадут что-нибудь? Мол, вот вам доказательство, что мы не при делах. Пушкин кавалер ордена Почётного Легиона! Каких усилий стоило сдержаться.

Золотая шпага за храбрость! Это чтобы ещё и офицеры обратили внимание, не иначе. Пожизненная рента в двенадцать тысяч рублей серебром! Нет, здесь я с Николаем согласен. Дело хорошее. Всё равно мало будет, наш герой теперь птица важная, такому особняк подавай, тесновато в десятикомнатной квартире. А особняк обставлять придётся, чуешь, Степан? Ничего, Наталья Николаевна не даст позабыть.

Портрет государя усыпанный бриллиантами. А супруге его — портрет императрицы в такой же оправе. Сильно. Много, много орденов раздал государь за эти дни, и орденов поважнее пушкинских, но вот об именных портретах в газетах не писали. Ловко. Одним дал сообразно уже имеющимся званиям, наградам и положению, но Пушкина особо оделил. Вывод здесь может быть один — эти друзья тоже не забудут.

Бриллиантовый перстень от императрицы, цены немалой, роскошная табакерка с изумрудами от цесаревича. Молодцы, возразить нечего. По-царски.

Пушкин рассказывал взахлёб. Трогательно, но первым делом из дворца он вновь заглянул в мою скромную обитель, чем даже смутил немного. Все-таки думал, что он к семье побежит окрыленный, но нет.

Скоро я понял в чем дело. Пушкин ожидал многого, но настолько… ему требовалось пережить первые сильные эмоции, а уж потом явиться перед домашними.

В герб Пушкиных добавлялось изображение пистолета. Уверен, это было то перышко, что сломало спину верблюда. Уж чем, а предками поэт гордился всем сердцем, изо всех сил стараясь соответствовать их силе духа. Оказанная честь в его мироощущении перевешивала все прочие награды разом.

А вот подарочек в виде крестьянских душ озадачил.

— Сколько, Александр Сергеевич? Повторите, пожалуйста, не расслышал.

— Три тысячи душ. В Вологодской губернии.

— Земля?

— Пятнадцать тысяч десятин.

— Знатно, Александр Сергеевич. Скажите, графского титула к тому имению не завалялось?

— Ну и наглец же ты!

— Я не наглец, я думаю. Знаете что, Александр Сергеевич, откажитесь.

— Как так? Понимаешь, Стёпа, здесь я сам озадачен. И принять нехорошо и отказаться после всего что государь мне даровал… Это как я перебираю выйдет, понимаешь? Отказываться, так от всего. Но тогда оскорбление его Величества!

— Да, мудрено.

Щекотливость положения заключалась в том, что со времен Павла Петровича в империи не случалось крупных раздач крестьян. Павел был щедр, считал, что с помещиком крестьянину живётся лучше. Александр прекратил эту практику, заложив мину замедленного действия под крепостничество. Ведь без продолжения раздач стало беднеть дворянство. Отсутствие майората (почти отсутствие) дробило имения. Неведомо по каким причинам так поступил самый скрытный император, оставалось лишь гадать. То ли не желал усиливать власть крупного дворянства, то ли надеялся на усиление среднего, то ли ещё что.

И вот такой неожиданный дар. Цены огромной. Три тысячи душ! Это всего тысяч семь или восемь с бабами и малолетками. Солидно. С уже имеющимися душами выйдет… Пушкин попадёт в сотню самых богатых помещиков России, вот что выйдет. Зачем это Николаю? Ещё и друзей поэта против него ополчить? Даром, что многие из них куда богаче Александра Сергеевича, но им в наследство досталось, а не с царских рук! Совсем другое, и не спрашивайте меня чем. Они же, люди прекраснодушные, любители порассуждать как избавить мужика от крепостной зависимости, не делали практически ничего для имеющихся в их распоряжении. И прекраснодушие это непременно ополчится на Пушкина, посмей тот взять себе «новых рабов». Мне ли не знать людей? Зависть закроет глаза многим. Три тысячи душ! Это самое меньшее по пятьсот рублей за душу, того полтора миллиона. А стоимость имений приблизительно считается как «умножь стоимость душ вдвое», итого три миллиона. Смех смехом, но и правда золотой дождь пролился на вас, Александр Сергеевич.

— И все-таки откажитесь. Государь вам сам на то намекает.

— Как так, Степан?

— Рента.

— Что — рента?

— Несоответствие. С одной стороны. С другой стороны — намёк. И не только вам. Это ведь очевидно. Вы только успокойтесь и подумайте.