Тихий океан… лишь называется тихим - Александр Дёмышев

– Германия подвыдохлась, но проклятый Черчилль – не дурак. Он остановит красных! Иначе не только рейху, всей Европе конец.

– Ох, Вальтер! Ты записал англичан к нам в союзники? Я, конечно, понимаю – против Сталина все средства хороши, но… Кажется, твоё дежурство слишком затянулось.

– Ты прав, старина Найбаур! Разве что-то зависит от наших споров? – Вальтер, тяжело кряхтя, разогнулся, но стоя в полный рост, он едва дотягивал до плеча сменщика. – Мой лучший союзник сейчас – доктор Сон, только он избавит меня от русских; правда, лишь до проклятого подъёма!

***

      Оставшись наедине с буржуйкой, Фриц погрузился в размышления. Он любил эти моменты. Последние годы его круглосуточно окружали десятки людей, что выматывало морально. Лишь ночное дежурство в темноте притихшего барака давало некоторую иллюзию уединения. В эти часы Фриц мог расслабиться и быть собой. Разгребая кочергой угли, думал о том, что если есть на небе Бог, несомненно одно: Он решил столкнуть лбами двух монстров. И Сталин, и Гитлер с Ним явно не дружат.

      Большевики – воинствующие атеисты. Наглядные примеры – рядом. За военным заводом, неподалёку от ненавистной траншеи, которую пленные немцы уже вторую неделю долбят в мёрзлой земле, виднеется фундамент разрушенного храма. Кирпич же, оставшийся от него, эти варвары использовали для строительства психбольницы. Чуть дальше, за оврагом в селе Филейка высится закрытая комиссарами церковь. В начале века в этих совсем глухих в ту пору местах жил отшельником старец Стефан. Божий человек – так назвала его одна местная старушка. Но монастырь, основанный к концу жизни этим человеком, уничтожили жиды-коммунисты.

      Гитлер тоже хорош! Да, он не рушит храмы. Но очевидно: происходит постепенная подмена ценностей. Веру отцов исподволь вытесняет новая религия – национал-социализм. Даже родной дядя – пастор-лютеранин, преподаватель теологии – кажется, не совсем это понимает. Что говорить о простых смертных?

      Сколько же мерзостей я натворил вот этими самыми руками, оправдываясь необходимостью исполнить приказ, следовать установленному порядку? Фриц взглянул на испачканные сажей ладони. До конца дней своих не отмыться! Наверное, стоило оказаться в плену, чтобы это понять!

      И неизвестно ещё, какая власть страшней! В СССР всё ясно – ВКП(б) против Бога. «Кто не с нами, тот против нас!» Здесь каждый выбрал свой путь. В Германии – по-другому: там люди сами не заметили, как продали души.

      И всё же! Почему Бог помогает русским? На форменных пряжках немецких солдат выбито: «С нами Бог!», но это не так. Ведь русские побеждают, это очевидно!

      Один момент! Что, если в душе советского тирана что-то шевельнулось – и там, наверху, это оценили? А в душе Гитлера не шевельнулось ничего! Может, произошло какое-то событие, особо никем не замеченное; какая-то капля, что качнула небесные весы в пользу русских?

      От неожиданных мыслей Фриц на мгновение замер, но тут же продолжил выгребать золу на железный совок. Что за идеи?! Так можно додуматься до чего угодно.

      Но всё же! Почему Бог помогает русским?

***

      Под утро Фрица сменили. До подъёма оставалась пара часов, самое время поспать. Но Фриц не мог сомкнуть глаз. На стонущий желудок внимания не обращал, привык. Но вот вновь начинавший ныть зуб покоя не давал. Стало не до философии, хотелось просто вырубиться, забыться.

      Когда становилось совсем туго, Фриц старался вспомнить что-то ещё более худшее из прожитого, тогда легче выходило переносить тяжесть настоящего. Этот нехитрый приём он использовал часто. На сей раз Фриц вспомнил первые недели в русском плену. Ничего страшнее этих недель в его жизни не было и, наверное, уже не будет. Веки Фрица опустились…

2 февраля 1943 года они, чуть живые, лежали, кутаясь в шинели – свои и снятые с мёртвых, в подвале разрушенного дома. Ждали русских, предусмотрительно закрепив над входом белую наволочку. Впервые за долгие месяцы над развороченным городом стояла тишина: ни взрывов, ни криков, ни стрельбы. Несокрушимая «Крепость Сталинград», наречённая так самим фюрером, готовилась капитулировать.

      Страх перед пленом давно прошёл, осталась лишь пустота и томительное ожидание. Сколько их было там? Человек шестьдесят, может семьдесят, набившихся в подвал – ошмётки сапёрного батальона знаменитой 16-й танковой дивизии. Их однорукий командир генерал Ганс Хубе, нарушив приказ самого фюрера, отказался покинуть окружённых солдат. Но эсэсовцы личной охраны Гитлера, насильно запихнув в самолёт, вывезли ценного командира из котла. Оставшись без любимого генерала, солдаты скисли.

      В полумраке, меж кутающихся в серое тел, поблёскивало железо: множество автоматов, винтовки, пулемётные ленты, миномёты. Всё это могло ещё долго стрелять, убивать, ранить… Когда же явятся русские?

      Ближе к полудню с улицы донеслись негромкие звуки шагов. Кто-то спускался по лестнице. Скрипнула дверь, впуская яркий свет и свежий морозный воздух в подземелье. На пороге материализовалась невысокая фигура. Некоторые подняли головы, вглядываясь в лицо «долгожданного гостя». Молоденький курносый паренёк – лет восемнадцать, не больше: гладкие щёки, не знавшие бритвы; грязная фуфайка и шапка-ушанка; автомат с круглым магазином, беспечно болтающийся за спиной.

      Мгновение его глаза привыкали к полумраку. Затем он удивлённо присвистнул и медленно выставил перед собой дуло ППШ. Лязг затвора разрезал подвальную тишину. Чуток подумав как быть, красноармеец покашлял и принялся говорить что-то осипшим голосом по-русски. Затем ушёл, а немецкие солдаты принялись, поднимая каждый своё оружие, медленно выбираться на свет.

      Русский автоматчик поджидал их снаружи. Немцы складывали перед ним оружие, вглядывались в лицо победителя, словно пытаясь увидеть в нём – что их ждёт. А тот улыбался широко; первоначальная робость прошла, и голос его звучал звонко. Он покрикивал на пленных, строя в колонну. Именно тогда Фриц и услышал впервые то самое русское: «Давай-давай!», что будет преследовать его вплоть до 1955 года.

      Но тогда он, конечно, не думал, что переживёт Сталина. Вскоре их колонна, словно ручеёк, влилась в полноводную реку из десятков тысяч сдавшихся немцев. Их вели по разрушенным улицам города, ставшего гигантской мышеловкой для лучшей армии Вермахта. На них взирали лики его редких, чудом выживших обитателей. Немцев вели в плен.

      А потом начался кошмар наяву.

***

      Всю ночь их гнали по снежной степи. Фриц затесался в середину колонны, но и там от пронизывающего холодом ветра не находилось спасенья. Время от времени за спиной гремели выстрелы – с отстающими русские не церемонились. Болели промокшие ноги, казалось – эта дорога и эта ночь будут длиться вечно. «Возможно, ад устроен как-то так», – думал Фриц. Иногда одолевало желание остановиться, упасть, чтобы конвоир выстрелом избавил от мучений.

      Наконец, совсем обессилев, решил: «Будь, что будет». И когда их вели через очередную погружённую во мрак деревушку, заприметив в стороне от дороги открытый сарай, направился прямо к нему. И, о чудо, в темноте конвоиры его не заметили! В сарае пахло сеном. Фриц, рухнув как был, провалился в сон. Когда очнулся – уже светало. С улицы доносился шум движущихся людей, изредка крики на русском, знакомое: «Давай-давай!»

      Сон помог, но теперь Фриц чувствовал такой голод, как никогда в жизни. Голод оглушил его, желудок готов был переварить сам себя! Кажется, если бы доски можно было жевать, он сгрыз бы этот сарай. Думая лишь о том, как набить кричащий живот, Фриц перебежками прокрался в дом.

      Маленькая комнатка дышала теплом и уютом. Оторвавшись от окна, за которым двигалась бесконечная серая река полулюдей-полутрупов, на Фрица глазели дети. Они были очень похожи – брат и сестра, возрастом лет восьми-девяти. Немая сцена длилась несколько секунд. Фриц, умоляюще глядя на детей, поднёс указательный палец к губам. Затем взгляд приковал к себе стол: открытая банка тушёнки и обломанная краюха хлеба. Убедившись, что дети не закричат, он жестами стал просить поесть.

      Тут за печью тяжело заскрипела пружинами кровать, раздался грубый мужской окрик. Фриц вздрогнул. Чуть вытянув шею, увидал блестящие яловые сапоги. Над ними на гвоздике, вбитом в стену, висела портупея с офицерским планшетом и тяжёлой кобурой. Можно было кинуться, он бы успел схватить револьвер! Но сердце Фрица ушло в пятки, он не мог пошевелиться.

      Девчушка (старшая из детей) тут же отозвалась, что-то залепетала, отвечая русскому офицеру, по всей видимости решившему, что зашёл кто-то из подчинённых. Мальчик же лишь хлопал глазами, переводя взгляд с сестры на незваного гостя. Девочка, продолжая непонятный диалог, быстро завернула в газету хлеб и сунула Фрицу. Мальчик, сглотнув слюну, открыл было рот, но увидев кулачок сестры, так и не проронил ни звука.