Песни с темной стороны - Роман Дих

После антракта конферансье, поношенная грудастая дама, объявила:

— А теперь выступает лауреат конкурсов… номинант на… — для Виктории все её титулы «заслуженных», «народных» и прочих давно сливались в один неразборчивый звук. Нет, она не чванилась, вовсе не гордилась ими — Виктория Михайлова!

Жидкие аплодисменты прошли по залу, словно рябь по воде, когда Виктория поднялась на сцену. Жидкие… Это её только подзадорило: ну, сейчас…

Она поклонилась публике и уселась на табурет перед роялем. В висках бились обрывки утреннего скандала с взаимными злыми упрёками: «Нам не нужно больше… Как ты не понимаешь, дурачок, ведь ты для меня… Слушай, а помнишь?..» — и предательский комок подкатывал к горлу. Её тонкие пальцы легли на клавиши, и при первых звуках сонаты Листа «Apres une Lecture du Dante» зал…

«… Как ты смеешь, дурак, ненавижу!.. Да ты всё, всё, что между нами было, превратила в… Слушай, давай наконец поговорим… О чём? Всё давно ска…»

…зал притих, когда её пальцы, казалось, слились с клавишами, и отдавали им горечь сегодняшней ссоры, боль, слёзы, выплёскивая в них всё это вместе с творением великого австрийца. И рояль плакал, как плакала она сегодня утром, когда звучали потоки оскорблений, и шум шагов по квартире, и шорох заталкиваемой в сумку одежды, и хлопанье входной двери. Рояль плакал её голосом.

Финальные аккорды сонаты словно вобрали всю её боль и выплеснули в притихший зал, вернувшись к Виктории аплодисментами. Она поднялась, привычно поклонилась, но выкрики восторженных зрителей сменились тревожным аханьем.

Обернувшись, Виктория увидела, как по лакированным бокам рояля пробегают языки пламени, и через миг он вспыхнул, словно облитый бензином, столб пламени поднялся чуть не до потолка сцены, а ядовитые пары горящего лака заставили слезиться глаза… Странно, она пыталась заставить себя удивиться и не могла. Ныли кисти рук. Концерт был прерван, естественно. Пожарные, недолго думая, списали инцидент на короткое замыкание.

Поздно вечером, уже дома, Виктория набрала хорошо знакомый номер. Разговор был коротким: бывший любимый, ей казалось, безуспешно пытался отбиться от острых, безжалостных фраз, как топор падающих и отдаляющих его всё дальше и дальше, но лучик надежды Виктория ему всё же дала. Когда разговор закончился, и она нажала, удовлетворённая местью, кнопку «отбоя», сквозь голову словно протянули тонкую ниточку боли. В нос неожиданно вновь ударил запах горящего дерева и лака.

Показалось, конечно, показалось…

Застолье

Андрей приехал к родителям, из шумного города впервые за несколько лет вырвался, и сразу, как говорится, «с корабля на бал!» Сидит сейчас за столом в родном доме («Некогда, некогда родном» — кто-то смеётся-хихикает внутри), отец с красной рожей («Нельзя так про отца!» — это голос так называемого рассудка пытается вмешаться), астматически отдуваясь, хватается за бутылку. Мама пытается его остановить:

— Витя, нельзя тебе много, давление!

— Клавка, тихо, кто в доме хозяин, я или кошка?! — и гулко хохочет над избитой шуткой.

Из остальных присутствующих лучший папин друг Михаил, дядя Миша, значит, толстяк почти лысый. И квартирантка родителей, Светлана Павловна («Можно просто Света» — как она представилась при знакомстве, стрельнув карими глазами и тут же опустив) — эффектная брюнетка в облегающем красном платье. Хлебосольные родители Андрея также пригласили жиличку на семейные посиделки.

— Ну, за сына! — отец опрокидывает в нутро очередную стопку и заедает холодцом, а мама заботливо подкладывает сыну салатика.

— Орла, ишь какого орла вырастили! — поддакивает другу Михаил, смотрит на Андрея заплывшими глазками, и тому на душе как-то… Будто свинья ожила и заговорила… Как-то странно… Может, от того, что Света, сидя напротив, уставилась на дядю Мишу брезгливо так…

— Что ж невесту-то не привёз показать? — мама раскраснелась от выпитого, повеселела, с истинно материнской любовью на сына смотрит, а тому аж неудобно. Не рассказывать же ей, что хоть с Каринкой второй год живут, но и со свадьбой-то пока повременить решили, а уж с рождением ребёнка тем более.

— Когда внуков-то нянчить будем, сынок? — мама всё не отстаёт, и в сыне поднимается ехидное что-то, кто-то внутри словно подмывает рассказать, как Карина недавно озабоченно объявила ему о своей беременности. А ребёнок им сейчас ни к чему, ещё полностью на ноги не встали, вон только кредит взяли на машину, а тут «залёт». Нет, надо попозже.

И когда в тот вечер он вернулся домой из офиса, Карина сидела на кухне, закутавшись в плед, огромная чашка кофе стыла перед ней. И только глянула на него, он всё понял, походил немного по квартире. «Каринино жилье, хоть с этим всё нормально, с жильём-то» — и молча снова вышел, и двинул, на ходу созваниваясь с друзьями, в ночной клуб. Абсент, много абсента и жжёного сахара, и «спиды» пару раз по ноздре пускал — всё, чем мог заглушить боль о не рождённом ребёнке. И потом его долго били какие-то, за то что вёл себя… Он не помнит… Очнулся дома, на полу, друзья всё же отвоевали его и домой доставили. Взял больничный на неделю, чтобы синяки сошли, перед шефом пришлось слёзно оправдываться, врать о неожиданно приключившемся недуге и заверять, что искупит свою «вину», болезнь то есть, честным и добросовестным трудом на благо родной фирмы. Всю ту неделю он слонялся по квартире, с Кариной они вели себя так, словно ничего не произошло, никаких абортов, гулянок и прочего.

Да, в сознании Андрея мелькало всё это рассказать («Расскажи, расскажи! — хохотал кто-то в душе, — они тут все ебанутся!» — и ещё пуще заливался хохотом).

— Может быть, покурим? — Светлана трогает его за руку, словно искры пробегают по Андрею, и пламя кидается вначале в голову. Он краснеет как пацан.

— Ишь, тоже травиться! — мама заквохтала как курица, и Андрей ощущает неожиданно какое — то омерзение к ней, словно не мать, а…

— Пошли, что же…

— И я с вами, — свиноподобный дядя Миша шумно выбирается из-за стола, по пути опрокидывая на скатерть пару фужеров, и мама вполголоса ругается.

Тихий сентябрьский вечер, окна веранды родительского дома открыты, и ветерок доносит с улицы аромат увядающей листвы и гомон играющей где-то по близости ребятни. Света прикуривает длинную сигарету:

— Смешные они у тебя.

— Кто?

— Родители твои. — И у Андрея вспыхивает глухое недовольство: как так можно о его родителях?

Дядя Миша тоже недоволен, угасающее пьяное сознание пытается воспротивиться тому, что о его друзьях отзываются нелицеприятно, да ещё в открытую: