Камуфлет - Антон Чижъ

Крышка поддалась легко, открыв источник странного запаха, ощутимо витавшего в участке.

Родион Георгиевич зажмурился лишь на миг. Ну, подумаешь, коллежский советник моргнул. Эко дело! Видел он подобное, видел. На иллюстрации в учебнике криминалистики Гофмана. В общем, ничего особенного. Однако растерянность пристава простил.

— Славная чурочка! — пропел Лебедев. А Джуранский лишь передернул тонкими усиками.

В сундуке, без сомнения, покоилось тело. Вернее, не тело, а торс. Вместо головы торчал обрубок шеи с рваными, как обгрызенными, краями. От ног остались шматы до колен, да и то разодранные в клочья. А вместо рук — кровавые культяпки до подмышек. Найти в диком лесу, да в голодную зиму такое — не диковинка: шел путник, сбился с дороги, волки и задрали. Но в столице империи наткнуться на кусок мяса человеческого — происшествие несусветное. Не было еще таких дел у столичной полиции.

— Аполлон Григорьевич, может, займетесь? — сдержанно попросил Ванзаров.

В приятном нетерпении криминалист потер ладошки:

— С превеликим удовольствием, да! Коллеги, где у вас уютный морг?

Шелкинг потащился было за сундуком, но Родион Георгиевич указал следовать за ним.

Кабинет пристава содержался в единой моде участка, то есть походил на пыльный чулан. Бумаги и дела хранились кипами в образцовом беспорядке, куда их кинули и благополучно позабыли.

Расчистив местечко, Ванзаров приступил к расспросам. И пяти минут не потребовалось, чтобы представить событие в общих чертах. Для выяснения деталей требовался главный свидетель, каковой и был доставлен под конвоем. Шелкинг счел за лучшее удержать Пряникова под замком. Мало ли что.

Замученный извозчик от души проклял злую минуту, когда повернул в участок. Завидя солидного господина с бархатными усами и цепким взглядом, так и буравившим нутро, а более смахивавшего на среднего мишку, Никифор решил, что дело худо, все грехи повесят на него. И не очень ошибался.

Означенный господин как раз прикидывал, способен ли «ванька» на такую дерзость: убить, а потом самому привезти в полицию тело, дескать, знать не знаю, ведать не ведаю. Прикинул и согласился: нет, жидковат мужичонка, взгляд затравленный, духу не хватит. Но для порядка погонял его. Никифор все больше утопал в междометиях и вздохах, так что понять, о чем он лопочет, вскоре сделалось невозможно.

— Стало быть, сколько тебе обефали? — спросил Родион Георгиевич, притомленный потоком изувеченных слов.

— Да, вот… это тоисть… три… того… знача… рубли… ага, — неподражаемо изрек Пряников и добавил: — Синенькую, мля… тоисть.

— Могу ли знать, как выглядел пассажир?

— Так… мля… тоисть, и глядел.

— Ну, сколько ему лет, может, помнифь какие приметы?

— На вид не старше тридцати лет, плотного телосложения, хорошая осанка, лицо чистое, прямоугольной формы, нос прямой, короткий, глаза карие, скулы широкие, росту два аршина и вершок, из благородных, костюм дорогой, шейный платок с брильянтом, на пальце перстень-печатка с гербом, мля.

— Да-а-а? — удивленно протянул Ванзаров. Великий немой вдруг заговорил, да так складно, как не всякому филеру под силу. — А ну-ка, повтори.

— Чего… эта… тоисть?

— Как выглядел пассажир… приметы.

Никифор вновь изрек ту же тираду, не моргнув глазом. И откуда взялись слова? Что забавно: как явились, так и пропали:

— Вашродь… эта… пусть… лошадь не поена… мля… маешь, ведь… стало быть… а?

— Опознать пассажира сможефь?

— Че? А… Эта… Да, мля… Денежку отдась… Такой вот… Стало быть… Убыток. Пусть, вашродь, — заканючил мужик.

Что делать с извозчиком, представлялось не ясным. Но тут помогли нежданные события. Во-первых, вернулись городовые, посланные опросить дворников домов, расположенных вокруг места посадки загадочного пассажира. В один голос они доложили: свидетелей, откуда взялся сундук, нет. Да и понятно: место, как на грех, глухое, лишних глаз не сыщешь: кругом пустыри, сады да берег.

А затем вбежал дежурный чиновник Амбросимов с непременной просьбой от господина Лебедева спуститься в морг, и немедля.

Родион Георгиевич распорядился не отпускать Никифора, но развлечь, к примеру, чаем. А лучше — вызвать полицейского художника и нарисовать с его слов портрет.

Пристав расстарался, как умел. Пряникову скрутили руки веревкой, швырнули на пол и рядом для полного удовольствия поставили городового с трехлинейкой и примкнутым штыком. А вдобавок наградили часового веским приказом: чтоб узник не убег, бдеть, так, как о спасении души.

Августа 6 дня, года 1905, полдень, до +25 °C

Приемный кабинет в Зимнем дворце, Дворцовая набережная, 32

В нашей богоспасаемой империи чиновника по двери видно. Чем более печется он о государстве, тем массивней створки. Чтоб проситель, уткнувшись в предел, понял: ты прах и тлен. А может, двери нарочно скрывают радетеля, чтобы не вырвался и не наломал дров.

Мудрые царедворцы блюдут иную моду. К примеру, вот дверь в дворцовом крыле, где канцелярия. Не вызывает она почтительного испуга. Напротив, бела, чиста да скромна. Но обитает за ней тот, кто мановением пальца может решить судьбу любого.

Посему полковник Ягужинский обязан был испытывать хоть какой-то, но трепет. Все-таки начальник отряда охраны двора Его Императорского Величества собирался преподнести барону Фредериксу известия не самые приятные. Можно сказать, удручающие известия. Любой офицер на его месте испытал бы страх. Однако Иван Алексеевич, напротив, пребывал в приподнятом состоянии духа, каковое принужден был скрывать.

Пред белой дверью полковник оглядел коридор и тихонько оттопал пару тактов джиги, что уж было совсем необъяснимо. Затем, напустив строгий вид, офицер с огненно-рыжей шевелюрой, которой позавидовал бы любой ирландец, и в мундире жандарма, которому не завидовал никто, решительно распахнул дверь.

Секретарь буркнул: «Вас ожидают». Ягужинский прошел, не глядя на очередь из томившихся генералов и статских.

Кабинет министра Императорского двора только непосвященного мог поразить роскошью. Челядь Зимнего сочла его бедноватым. Ну, уж кому что нравиться, ей Богу!

За массивным столом удобно расположился сам генерал от кавалерии. Владимир Борисович достиг власти, которая ощущалась даже в мельчайшем движении бровей. Роскошный придворный мундир он мог вовсе не надевать.

Ягужинский втянул округлый животик, скроил совсем уж траурное лицо и доложил, что стряслась большая беда.

Владимир Борисович настолько привык к неприятностям разного калибра, что отнесся к сообщению спокойно, если не сказать равнодушно. О большой беде он узнал бы первым.

Полковник вручил ему лист с видимыми следами почтовых сгибов и вернулся на «докладной пятачок».

Невнимательно барон читал лишь две первые строчки. На третьей надел пенсне, на четвертой невольно поменял позу, а когда дочитал, ему потребовалось все самообладание. И оно не подвело. Ровным голосом министр двора спросил:

— Опять?

Утром дежурный адъютант разбирал почту и нашел письмо без штемпеля и обратного адреса. Исполняя инструкцию, адъютант вызвал офицера охраны. Тот вскрыл конверт. В нем оказалось послание на лист пищей бумаги. Офицер прочел и развеселился, сочтя письмо шуткой. По счастливой случайности, Ягужинский оказался рядом, проявил бдительность и перехватил письмо.

— Обоих сегодня же в Маньчжурию, на передовую. И чтобы оттуда не вернулись. Не затруднит? — учтиво попросил барон.

Полковник приказ принял.

— Кто еще видел?

— По счастью, никто.

— Считаете это счастьем?

— Никак нет…

— Извольте помолчать, — ласково попросил Фредерикс. По совести, он давно недолюбливал ретивого служаку. Потому что рыжий при дворе — моветон. К тому же жандармский выскочка прислуживал домашним фотографом государя, соперничая за внимание. И вообще пролез в дворцовую охрану, подставив грудь под пулю. В общем, аристократическая кровь брезговала мещанином. А вот теперь малоприятный господинчик свернет себе шею.

— Это можно считать, — барон разгладил листок, — реальной угрозой?

— Боюсь, что да.

— Поздно бояться, полковник. Вам доверили строжайшую государственную тайну, от вас требовалось только одно: хранить ее. И что же? Провалили поручение. За такое и погон можно лишиться, не так ли?

— Виноват, ваше высокопревосходительство…

— Что намерены делать?

— Надо привлечь все силы, жандармский корпус и…

— Хватит, Иван Алексеевич, дурачка валять. Проворонили, а расхлебывать ему… — палец генерала вознесся в направлении Его парадного портрета.

— Никак нет…

— Полковник, да вы в своем уме?!

— Прошу дозволения изложить план.

Фредерикс брезгливо поморщился, но уделил минуту, в которую Иван Алексеевич и уложился. План в самом деле казался разумным. Как ни досадно было Владимиру Борисовичу выпускать прохвоста из когтей, но опасность была слишком велика. А тут явился лучик надежды.