Камуфлет - Антон Чижъ

В самом деле, что примечательного в господине, покинувшем пролетку? Да ничего. Самый распосредственный городской типаж. Разве одет не как полагается государственному чиновнику, а в светлую «тройку», правда, добротного сукна.

Во внешности приехавшего не сыскать черт особо выдающихся: не сказать, чтобы высокий, но и не низкий, по виду крепко сбитый, коренастый, может, слегка полноватый, но в самую меру. Возможно, некая дама засмотрится на мощные плечи, которые хоть в плуг запрягай, а другая восхитится холеными, но сильными пальцами, которые играючи колют грецкий орех. И уж никакое существо женского сословия не останется равнодушным к пушистым усам карего отлива, с аккуратно сведенными стрелочками.

Мужчина этот, возрастом не старше третьего десятка, производил редкое впечатление природного достоинства. Даже сановник не смел ему «тыкнуть», а тем более небрежно изволить пальчик к приветствию. Исходила от него таинственная сила, скорей привлекательная, чем опасная. Некоторые сочли ее наглостью, другие — умом, а кое-кто был уверен в безграничном цинизме, крывшемся в характере. Может, причиной всему — хитрый татарский прищур голубых глаз под сенью русого вихра.

Приметив господина, отчаянно борющегося с потом за ворот сорочки, городовой шагнул на солнцепек, вытянулся по стойке «смирно» и образцово отдал честь, при этом лыбясь приветливо, чем выказал внеслужебное уважение. Господин кое-как махнул в ответ и скрылся за дверями.

Но и здесь его окутала духота. На ходу кивая и возвращая приветствия, минул он два этажа, отданных 3-му участку Казанской части, и оказался на третьем, где квартировало Управление сыскной полиции.

Дежурный чиновник, коллежский регистратор Мищук, доложил, что за ночь особых происшествий, слава богу, не случилось: пяток ограблений прохожих да две кражи на полкопейки. Получена депеша о задержании знаменитого вора-карманника Хрусталя — Ермолая Хрусталева (тридцать восемь судимостей), но заслуги полиции никакой: скрутил пассажир поезда, у которого вор срезал золотые часы.

Господин принял корреспонденцию и удалился в кабинет. Там он первым делом скинул пиджак, обнаружив под мышками малоприличные пятна, ослабил до возможности шелковый галстук, распахнул окна, выпил полный стакан воды и только тогда вздохнул с некоторым облегчением.

— Просто каторга! — проговорил он, подставляя раскрасневшееся лицо слабому ветерку. — Каждый день нестись за город, чтобы комаров кормить. Наказание какое-то…

Надо ли пояснять, что герой наш был невольник семейного долга, который каждое лето вывозит домочадцев на дачу, а сам вынужден бегать по лавкам, закупая горы провизии, трястись в дачном поезде, глотать остывший обед, страдать от летучей живности, спать неудобно и каждое утро терять драгоценный час сна, чтобы успеть в присутствие. Дачу ненавидел он куда больше побед японской армии.

Вдобавок нес он груз совершенно излишний. Начальник сыскной полиции Владимир Гаврилович Филиппов испросил отпуск у министра и преспокойно отбыл в Крым, оставив хозяйство на своего помощника, то есть на заместителя. По этой причине коллежский советник Ванзаров играл роль начальника сыскной полиции, а именно: подписывал гору бумаг, организовывал полицейские рейды, ездил на доклады к вышестоящим лицам и вообще погряз в канцелярских мелочах. На столе уже громоздилась стопка свежеиспеченных поручений, предписаний, справок, докладных записок и прочей белиберды.

С тоской оглядев бумажное царство, Родион Георгиевич плюхнулся в кресло и, оттягивая неприятный момент, развернул утренние «Ведомости градоначальства». Аршинные заголовки главной политической сенсации оставили его совершенно равнодушным, зато отдел происшествий просмотрел внимательно. Занятного не нашлось.

Пресса отправилась в дальний конец приставного столика, настала очередь корреспонденции. Стопка состояла из писем в серо-желтых служебных конвертах. Среди прочих нашел он простой почтовый конверт без штампа и адреса. Письмо полагалось: «Г-ну Ванзарову лично в руки». Из него явилась четвертушка листа с машинописным текстом:

Позвольте поздравить с заслуженным вознаграждением. Желаем достойно носить гордое имя Рогоносца. Вам оно, безусловно, подходит. Софья Петровна бесподобна в муках любви. Примите наше уверение в искреннем почтении.

Ванзаров прочел раз, потом еще. И выглянул в приемную. Мищук не смог сказать ничего определенного: доставили с почтой — и только.

Как должностное лицо, коллежский советник регулярно получал доносы на подчиненных, дворники докладывали о «противоправных» поступках жильцов, а сумасшедшие предупреждали о скором конце света. Но анонимное письмо подобного толка было ему в новинку.

Имея счастье иметь двух дочерей, жену и ее наследную кухарку, чтоб ей пусто было, Родион Георгиевич полагал, что счастлив в браке так, как может мечтать любой супруг в расцвете сил на шестом году законного жительства. То есть, с понятной долей нежности и скандалов.

Еще поразмышляв, счел он весточку пустым розыгрышем и наметил отправить на дно корзины в мелких клочках, но инстинкт заставил спрятать в карман. В то же мгновение дверь широко распахнулась, и проем заслонила огромная фигура в роскошном летнем костюме.

— Ура, Ванзаров, свершилось! — крикнул исполин, размахивая газетой. — Вот мы и дожили до Государственной думы! Представьте, газеты с высочайшим указом невозможно купить. Публика расхватывает, как горячие пирожки. А мальчишки совсем обнаглели, ломят за выпуск гривенник. Позвольте закурить в честь такого исторического события…

— И не думайте, — невежливо ответил хозяин кабинета. — Неделю не проветриф после сигарок вафих. Доброго дня, Аполлон Григорьевич, как отдохнули?

Тут пора заметить, что странный звук, похожий на выходящий газ или шипение змеи, появился в речи коллежского советника стараниями подлеца дантиста. Подправляя коренной зуб, эскулап умудрился сделать что-то с челюстью. Вместо «ш» и «щ» Родион Георгиевич издавал теперь несусветное междузвучие «с» и «ф», как француз, не совладавший с русской азбукой. Что делать, пришлось смириться, пусть будет «ф».

Статный гость элегантно запустил шляпу на приставной столик, под него же отправил потертый саквояж и вальяжно развалился на стуле.

— Скучный вы, человек, Ванзаров, сами не курите и других мучаете, да… А отдохнул я прелестно, в Ялте женщины расцветают в муках любви. Так что, эх… — и господин отбарабанил ладонями нечто бравурное.

Вести себя подобным образом позволялось только одному смертному — Аполлону Григорьевичу Лебедеву, великому, без кавычек, криминалисту и знатоку разнообразных практических дисциплин. Не было в России другого эксперта, кто бы сравнился с ним в умении находить строго-научные факты преступления. Обладая бурным характером в здоровом теле, Лебедев представлял ядреную смесь отъявленного краснобая с гениальным ученым. Меж ним и Ванзаровым сложилась та форма общения, какая порой возникает у мужчин, различных по возрасту, характеру и отношению к жизни, но близких умом и талантом.

Аполлон Григорьевич огляделся:

— Друг мой, ну как вам не совестно пребывать в подобном кошмаре?

— А что такое?

— Ни приятных картин, ни портретов — предписанные не считаю, ни украшений, даже безделушек, и тех нет. Живете как монах в келье, иезуит какой-то. И не тычьте на бюст этого чудовища бородатого, тоже мне украшение, да!

— Во-первых, как изволите знать, это основоположник метода научного поиска истины старина Сократ, и тут ему самое место. Во-вторых, не иезуит я, а инквизитор,[2] если следовать латинскому смыслу. И в-третьих, чем не украфение — репродукция Сикстинской мадонны?

Лебедев нагловато хмыкнул:

— Мадонна? Ну-ну… А старина Сократ ваш, между прочим, мальчиков пользовал, да!

— Тогда это было так же естественно, как нынче — соблазнять чужих жен.

Аполлон Григорьевич поспешил сменить скользкую для себя тему и продолжил как ни в чем не бывало:

— Что, и правда Думе не рады? Все-таки пережили смуту, успокоение в народе и все такое…

— Рад я буду, когда на дачу не надо будет ездить. А с органом совещательным нам, простым полицейским инквизиторам, только хлопоты.

— Это какие же?

— Ну, выберут депутата почтенного, ну, убьют в борделе, гаму в газетах до небес, а искать-то нам.

— Ретроград и домостроевец, да! — решительно заключил Лебедев.

— Могу ли знать, передовой вы наф, отчего не женитесь? — И Ванзаров непроизвольно тронул карман с письмом.

— Не так я жесток, чтобы осчастливить одну женщину, — самодовольно заявил криминалист. — Подумайте, сколько безутешных девиц оставила б моя женитьба. К тому же я не встретил такой идеал, как ваша Софья Петровна, счастливец!