Россия и Германия. Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера - Сергей Кремлев

— Герр Молотов, вы сами прекрасно понимаете, что ваше предложение для меня настолько же соблазнительно, насколько и не выполнимо. Я все еще под впечатлением моего первого визита в Россию, однако у меня на руках столько дел, что мое постоянное пребывание здесь абсолютно необходимо. Вы — счастливые люди… У вас проблемы мирные, а у нас здесь — война. Ведь вы ее за нас не выиграете… Или?… Гитлер многозначительно помедлил. Однако Молотов молчал, смотрел не мигая и спокойно ждал продолжения. Гитлер вновь — теперь уже с натугой — выдавил из себя смешок и продолжил:

— Или… мы ее можем выиграть вместе? Вопрос был задан прямо, и хотя рейхсканцлер всеми силами постарался придать ему шутливый характер, он явно намекал, что понимать сказанное русский может так, как ему удобнее. Можно — как шутку. Можно — как намек. Можно — как предложение… Гитлер молчал, Молчал и Молотов. Гитлер ждал. Черт побери! Бывает молчание многозначительное, бывает презрительное, бывает тупое. У Молотова молчание было молчаливым, и не более того. Гитлер сам обладал при необходимости большими запасами выдержки. И поэтому не мог не восхищаться собеседником, у которого, похоже, выдержка была просто неиссякаемой. Без какого-то определенного запаса. Непонятно откуда, у Гитлера вдруг появилась неожиданная мысль: «Может, попросить его дать мне пару уроков молчания?» Странно, но она позабавила, хотя более демонстрировать свою веселость фюрер не собирался никаким образом — ни натуральным, ни вымученным. Пауза повисла так, что еще немного — и она могла обрушить весь разговор, но тут Молотов чуть шевельнулся в кресле, как бы стирая молчание этим легким движением, и без прямой связи с вопросом, как всегда невозмутимо, ответил:

— Герр канцлер, мы относимся к вашим проблемам с полным пониманием. Однако, — и тут у монолитного Молотова вдруг зажегся в глазах явно лукавый огонек, — у нас сейчас устанавливаются неплохие и даже доверительные отношения. Объем их растет, может вырастать и глубина… Молотов тоже многозначительно помолчал и продолжал:

— Этим летом стоит отличная, устойчивая погода, и вы могли бы не только провести несколько дней в переговорах, но и немного отдохнуть вдали от привычной обстановки. У меня есть для вас личное письмо товарища Сталина по этому поводу… Вскрыв переданный ему Молотовым пакет, перед тем как приняться за немецкий текст, Гитлер внимательно всмотрелся в рукописный оригинал. Автограф Сталина он держал в руках впервые. Почерк был крупным, явно разборчивым, уверенным и размашистым одновременно. Фюрер невольно задержался на тексте, пытаясь уловить общий тон по зрительному впечатлению. Письмо рождало доверие, и Гитлер перевел взгляд на машинописный перевод: «Во время нашего первого знакомства, — писал Сталин, — мы говорили о том, как полезно было бы более близкое Ваше знакомство с нашей страной. Однако тогда активная фаза военных действий в Европе ограничивала Ваши возможности в этом направлении, господин рейхсканцлер. Текущий период характерен определенным затишьем. В то же время советско-германские отношения за прошедший год приобретали все больший размах, и мы могли бы их существенно разнообразить. Вячеслав Молотов, как и я, считаем, что это подходящее время для того, чтобы Вы могли приехать в Москву для новых личных наших переговоров. Летнее время дает также отличную возможность познакомиться с Подмосковьем и его архитектурными ансамблями — что, как мне кажется, было бы для Вас особенно интересным. Вячеслав Молотов имеет полномочия обговорить все конкретные детали в случае получения Вашего согласия»… Гитлер посмотрел на дату под подписью — «28 мая 1941 года»… И задумался… Похоже, русские приглашали его к новому туру, и то, что это письмо — второе личное послание Сталина — пришло почти сразу после авантюры с полетом Кранца, говорило, что тут может быть что-то серьезное… Да и непривычно обнаруженный Молотовым блеск глаз тоже чего-то да стоил. Сам тонкий психолог и актер, Гитлер умел замечать и оценивать нюансы. И тут он видел, что Молотов не играл, а просто сознательно позволил себе немного расслабиться и приоткрыть забрало непроницаемой сдержанности, которое было ему так к лицу. Молотов точно уловил тот момент, когда можно было прервать новую долгую паузу, и сказал явно заученные слова на плохом, но разборчивом немецком:

— Герр канцлер, я хотел бы сказать вам несколько слов с глазу на глаз. И тут же показал на стоящий у стены небольшой диван. Заинтригованный Гитлер поднялся с места и пригласительно махнул Молотову рукой… Они подошли к дивану, и там Молотов, сидя на краешке и глядя Гитлеру прямо в глаза, негромко произнес на все том же заученном, плохом немецком:

— Мы надеемся быть понятыми правильно… И искренне приглашаем к себе также фройляйн Еву Браун, которая могла бы приехать чуть раньше и отдохнуть несколько дней в Крыму на уединенной правительственной даче. Мы были бы рады в конце визита принять там и вас… Гитлер был ошеломлен, и противоречивые чувства буквально взорвали его, но он сдержался. Однако буря бушевала: эти русские бесцеремонно вторгаются в его личную жизнь?!! Что они себе позволяют? Или это намек на то, как хорошо работает русская разведка? Ведь о Еве и в Германии знают немногие. Но как же можно так неосторожно ставить на карту вообще все отношения с Германией? Или они не понимают, что рейх сегодня — это он, Гитлер?!… Когда-то Людовик XIV в окружении придворных версальских шаркунов хвастался: «Государство — это я!». Похвальба коронованного бездельника! Но ОН, фюрер, действительно обручился с Германией, и поэтому он — хозяин ее по праву сердечного выбора! Мальчики гитлерюгенда смотрят на него горящими глазами, седые генералы (пусть и далеко, далеко не все!) честно признают его превосходство, а этот чугунный «нарком!»… Но одновременно проступало и раздражало любопытство: «Почему и зачем вдруг возникла вроде бы мелкая, незначительная деталь с Евой?». И это был не экспромт, а заранее продуманная — и явно самим Сталиным — акция. В чем же ее смысл? Молотов смотрел вполне дружелюбно и с пониманием, и вдруг Гитлеру пришла в голову простая в своей невероятности мысль. Молотов и Сталин хотят дать понять Гитлеру, что он интересен им не только как лидер новой Германии, но и как человек. Что они готовы идти в своем партнерстве далеко. Он вспомнил восторженную реакцию Риббентропа, вернувшегося из Москвы в конце августа 1939 года после заключения пакта. Риббентроп тогда забыл предостережение Талейрана о том, что надо бояться первого впечатления потому, что оно искреннее. Риббентроп искренне восхищался простотой и сердечностью атмосферы в сталинском окружении. И Гитлер, так же глядя Молотову прямо в глаза, сказал:

— Danke… Я приеду в Россию. И фройляйн Браун — тоже. Несмотря на то, что это было сказано по-немецки, Молотов понял и коротко по-немецки же ответил:

— Gut… ГИТЛЕР вспомнил сейчас все это и удовлетворенно подумал, что не ошибся. Нынешние встречи со Сталиным действительно могут стать поворотными. Что-то наметилось уже в первый раз — когда он решился поехать по приглашению Сталина в Москву почти сразу после Дюнкерка, в ноябре 40-го. Изменения после этого произошли немалые, но свернуть вбок или даже повернуть вспять можно было в любой момент. Повернуть, а потом вновь развернуться лицом к России и… ударить! В оберкомандовермахте как начали работать над «Барбароссой» той же поздней осенью сорокового, так и работают по сей день. Собственно, уже достигнута готовность «+10 суток». Теперь же он оказывался на распутье — как тот русский витязь, изображение которого ему показывали в русской картинной галерее. Но над этим надо подумать внимательно дома. А пока что он был все еще во власти эмоциональных впечатлений — таких важных для него в его последующих рационалистических действиях. Простота и сердечность русских влияли на удивление благотворно, и эти потоки природной простоты, окружавшие не первый день, размывали настороженность всей его жизни. Взамен же приходило ожидание… ВПРОЧЕМ, настороженность не сдавалась так просто. В Москве, накануне полета сюда, он настоял, чтобы самолет, на котором ему предстояло лететь, был проверен в полете лично Бауром. На это Рычагов тут же согласился. Баур облетал самолет вместе с Головановым и остался полностью доволен:

— Прост и приятен, мой фюрер… Не знаю, каждый ли русский экземпляр так хорош, но этот послушен и надежен. Не надо мешать ему лететь, и прилетишь туда, куда и хотел…

— А летчик, Ганс? — поинтересовался Гитлер.

— Мой фюрер, — ответил Баур, — хотя я тоже буду в самолете, с этим пилотом у нас проблем не будет. Вылитый Геринг в молодости! Помялся и все же прибавил:

— Только красивее… Когда полковник Голованов назавтра предстал перед Гитлером, тот понял, почему верный Ганс замялся… Первой же мыслью было: «Вот бы кому быть личным пилотом фюрера германского народа»… Мужественным, вырубленным лицом Голованов действительно напоминал молодого Геринга, но в нем не было ничего от гордого и хищного аса-тевтона. Он являл собой чистый нордический тип древнего викинга, нибелунга. От него веяло Вагнером. Баур был, конечно, виртуозом, но невозможно было сравнивать его — невысокого, мешковатого, полноватого — и этого статного северного красавца гвардейского роста и стати. Невольно вырвалось: