Как убивали «Спартак» - Рабинер Игорь Яковлевич

Представьте себе такую картину. Концертный зал имени Чайковского, выступление звезд классической и джазовой музыки. Фраки, бабочки, накрахмаленные воротнички. Все чинно — благородно, как и полагается.

За одним исключением. На всех участниках — от оперной примы Елены Образцовой и саксофониста Георгия Гараняна до «Виртуозов Москвы» и ведущего Святослава Бэлзы — спартаковские шарфы.

Поверьте, это не выдумка автора этой книги. Все так и было — во втором отделении концерта, состоявшегося 11 июня 2005 года и посвященного 30 — летию Мацуева. «В конце выступления публика аплодировала стоя. Денис Мацуев — олицетворение невероятного успеха», — писала о его гастролях в Америке New York Times. А для него самого успехи «Спартака» ничуть не менее важны, чем собственные.

— В родном Иркутске я считался вундеркиндом, но переезжать в Москву отказывался наотрез, — рассказывал мне Мацуев. — Родителям пришлось применить гениальный психологический ход. Они сказали мне: «Дурачок, ты не понимаешь, какое счастье тебя ждет, — сможешь смотреть свой „Спартак“ вживую!» Эта мысль пронзила меня как молния. Я бросил все к чертовой матери и сломя голову понесся из Сибири в Москву. Нет, не для того, чтобы учиться в Центральной музыкальной школе при консерватории, — это было лишь необходимым приложением. А чтобы ходить в Лужники на каждый матч «Спартака». На любые «Кубани» с «Шинниками», когда чемпионат Союза развалился. Почти все деньги уходили на футбол. Программки, шарфы… В специальной тетрадочке все было разлиновано под футбольные графики — голы, очки, минуты. Надо было бежать в консерваторию — но я с места не мог сойти, пока не вписывал: «2:1. Радченко, Карпин».

А помните, как осенью 1992-го «Спартак» стал первым чемпионом России, выиграв 4:1 у «Локомотива», и тысячи болельщиков прорвали оцепление и выскочили на поле Лужников? — продолжал Мацуев. — Так вот я был среди тех, кто выбежал на газон! Потрогал ворота, вцепился в сетку. Мне было наплевать, огреют меня омоновцы дубинкой или нет. Если бы профессора в консерватории меня тогда увидели, им бы дурно стало. Я бежал по лужниковскому полю, на которое когда — то смотрел по телевизору, как на нечто бесконечно далекое, орал во всю глотку и был самым счастливым человеком на земле.

Я ему немножко завидую: первый раз Мацуев пошел на «Спартак» в 1989-м, на тот самый матч против киевского «Динамо», когда я на неделю сорвал голос. Завидую потому, что лучшего очного знакомства с командой представить невозможно. «До сих пор пересматриваю видеокассету с записью той игры, и слезы на глаза наворачиваются», — сказал мне пианист. И я ему верю. Потому что сам такой же.

Почти каждый футбольный журналист рождается из болельщика. Потом, спустя много лет, он может тщательно скрывать свои симпатии — но прошлое — то не перечеркнешь. Репортеры, пишущие об игре, не берутся с Луны — их приводит в профессию детская страсть. И это здорово, потому что большинством других специальностей люди овладевают чаще по расчету. Из-за денег, престижа, перспектив, семейных традиций… Недавно на дне рождения друга к нам с коллегами подошел бывший журналист, переквалифицировавшийся во вполне успешные бизнесмены, и со вздохом сказал: «На самом деле я вам завидую. Вы занимаетесь любимым делом…»

В 1990 году, будучи первокурсником журфака МГУ, я брал интервью для еженедельника «Собеседник» у великого футбольного журналиста, вернее, даже писателя — Льва Ивановича Филатова. Тоже, кстати, в душе спартаковца. И он, человек, которого никто и никогда не мог обвинить в необъективности, в свои «под 70» высказал вдруг парадоксальную мысль. О том, что, может, и не нужно журналисту в своих публикациях скрывать, за кого он болеет. Пусть он не прячет своих переживаний и терзаний, пусть приводит аргументы в пользу собственного взгляда на футбол — а другие, из иных лагерей, поспорят с ним в своих материалах. И журналистика тогда получится куда более личная, неравнодушная, вызывающая отклик. И не будет в газете наигранно отстраненной «сухомятки», за которой скрывается фальшивое выжигание из футбола его эмоциональной сути, его души.

Я всегда помнил об этих словах моего покойного учителя, к которому несколько лет ходил за мудростью и советом. Но помнил не в том смысле, чтобы воспринимать их прямолинейно и в начале каждого материала указывать: «Болею за „Спартак“».

Значительная часть поклонников красно — белых искренне считает меня одним из главных… врагов «Спартака». То, что я предал команду и ее интересы, доводилось слышать не раз — и когда жестко критиковал Олега Романцева еще в его бытность президентом и главным тренером, а на самом деле — царем и богом клуба. И когда резко осуждал многие шаги Андрея Червиченко. Не говоря уже о нашумевшем расследовании «Бромантановый „Спартак“» — о том, как в 2003 году не одного дисквалифицированного Егора Титова, а всю команду «кормили» допингом.

Для многих фанатов любовь к команде со стороны журналиста — это лесть. Если он при каждом удобном случае гладит «Спартак» по головке, превозносит его, а при неудобном — выгораживает и утешает, значит, он настоящий спартаковец. Если критикует и вскрывает язвы — значит, враг.

Я придерживаюсь иного мнения: любовь — это правда. Так уж учили меня родители, что только тот, кто любит, может сказать тебе в лицо все как есть. Остальные будут шушукаться и радоваться твоим бедам за спиной.

Журналист и болельщик смотрят на футбол по — разному. Я — неравнодушный к «Спартаку», в душе любящий его, но — журналист. У которого руки не связаны никакими обязательствами перед людьми, работающими в клубе, и который может позволить себе роскошь писать то, что думает и чувствует.

У меня есть возможность высказывать всю свою боль за любимую команду в газете, и вот в этом — то смысле я и следую завету Льва Филатова. Если бы мне был безразличен кризис «Спартака» последних лет, я бы воспринимал его хладнокровно и писал бы о нем так же. И болельщики бы тогда не возмущались, не пропускали бы эти материалы через сердце, а забывали бы о них сразу по прочтении. Самое страшное, чего я боюсь, когда люди читают мои публикации, — это равнодушия.