Записки букиниста - Федор Ошевнев

— А я что, по-вашему, выходит, уже опущенный?

— А ты уже здесь стоишь! И давно! — злобствует Предлагательница.

— Понял… Одну секундочку тоже постойте, я сейчас…

Обхожу развал, сближаюсь с нахалюгой и слегка, быстрым движением, пожимаю кончики ее наманикюренных пальцев правой руки.

— Ты что? Себе позволяешь? Извращенец! К старой женщине приставать?! — испуганно отшатывается она. — Где милиция? Люди добрые! Помогите!

— Да уймитесь вы. Чтоб я до такого опустился — к вам и приставать… Размечтались… — усмехаюсь я. — Тут дело в ином. В местах лишения свободы есть неписанный закон: кто поручкается с опущенным — это низшая, всеми презираемая категория заключенных — сразу же сам становится таким. Опарафиненным, офоршмаченным, короче: позорной масти. Теперь дошло?

Я неспешно возвращаюсь на свой табурет. Салатовая торопливо вытаскивает из сумочки носовой платок и брезгливо начинает вытирать им пальцы, соприкоснувшиеся с моей ладонью.

— Не поможет! — едко комментирую я. — Это теперь на всю оставшуюся жизнь. Теперь вы тоже опущенная, а если точнее — зашкваренная.

— Ты-и-и! — визгливо орет отвергнутая Предлагательница. — Ты мерзавец, ублюдок, подлец!

— Ага. Присовокупите еще гад и сволочь, — любезно подсказываю я.

— Да! Именно так! И я завтра же… сейчас! Милицию! На тебя! Натравлю! Они т-те покажут! Люди! На нем же клейма ставить негде! Ему в тюрьме место!

— Да травите на полное здоровье, мадам Опущенная. А по поводу клейма и тюрьмы… Не забывайте, отныне ведь и вы в той же бочке квашены…

— Милиция! Ну почему тут рядом нет милиции?

«ДУРАК!..»

Май, середина дня… Прохаживаюсь перед своими клеенками по тротуару. Рядом останавливается мужчина моих лет с незажженной сигаретой в руке и кожаной сумочкой в виде сундучка в другой. Похоже, клиент находится под шофе.

— Дай прикурить, — сразу же на «ты» просит он, обдавая меня перегаром.

— Не курю. И другим не советую, — поморщившись, отвечаю я.

— Тоже, советчик нашелся! — ни с того, ни с сего вскипает мужчина. — Жену поучи щи варить! Дурак!

На последнем ругательстве я с правой въезжаю оскорбителю по скуле. Не очень удачно: на спину он не падает, а оказывается в «раковой» позе. Отшагиваю в сторону. Выпивший с усилием встает, поднимает свой «сундучок». Нет, в драку не лезет. Зато громко обещает:

— Ну, подожди! Ты здесь постоянно стоишь — так я еще вернусь! И не один! Посмотрим тогда, кто здоровее! Морду в ж… превратим!

Угроза вполне реальна. Не сегодня-завтра явится сюда в компании двоих-троих приятелей, да еще и вооружившись какой-нибудь арматуриной, и быстро стану я тогда бедным… Посему, пытаясь себя хоть частично обезопасить, подскакиваю к агрессивному клиенту и выдергиваю у него из нагрудного кармана рубашки виднеющийся краешком документ. Отбегаю на несколько шагов — мужчина в драку не кидается, топчется на месте, продолжая ругаться и восклицать: «Отдай!» — и раскрываю красную «корочку». Оказывается, это — пенсионное удостоверение офицера запаса Вооруженных Сил России. Отставной майор, да еще и с фамилией одного из прославленных русских полководцев.

— Слышь, деятель, — захлопываю я документ. — Ты чего же это на своих наезжаешь? На штаны-то мои посмотри!

Одет я был тогда в старые армейские брюки защитного цвета с вшитым цветным кантом. Обзыватель оценивающе пялится на них, а потом начинает каяться:

— Слышь, брат, ошибочка вышла… Не признал, прости, извини…

Вопрос о сатисфакции уже не поднимается.

— Ну и ты меня извини, — возвращаю я удостоверение владельцу. — Что не сдержался. Но слова-то вдругорядь выбирай, а то ведь за подобное и на нож нарваться можно… Особенно если сцепишься с тем, кто зону топтал.

— Да я… Сам не знаю, как оно… Вырвалось…

Недавний агрессор чуть ли не лезет целоваться.

— Ты ж здесь еще немного постоишь? — интересуется он.

— А куда я с подводной лодки денусь? Мне только книги по сумкам не меньше часа рассовывать.

— Да я… Уже через пять минут вернусь! — срывается с места новоявленный приятель.

Возвращается он, правда, только через четверть часа — оказывается, бегал в ближайший магазин за пивом. Принес две бутылки, усиленно пытается угостить.

— Ну не пью я на работе, — отбиваюсь от сменившего гнев на надоедливую милость «полководца», — и не проси.

А он, запасшись вместе с пивом и спичками, торчал в тот день рядом со мной еще долго, пока не выхлебал в одиночку обе «Балтики». Еле-еле домой его спровадил.

ПЯТЬ ИЛИ ПЯТЬДЕСЯТ?

Случилось это, помнится, в апреле 2005-го. Едва в тот день разложился, как ко мне подковыляла бабушка-божий одуванчик. С лицом, сморщенным как печеное яблочко. В белом платочке, в выгоревшем до неопределяемого цвета старинном болоньевом плаще, мужских суконных ботах «прощай, молодость» и толстых вязаных чулках. В руках старушка — на вид лет под восемьдесят — держала толстую клюку.

— Сынок… — голосом умирающего лебедя произнесла она. — Ты тока продаешь, али как?

— И «али как» тоже, бабуля. А у вас что, книги имеются?

— Ой, сынок! — частит божий одуванчик. — У мине от деда стоко много их осталось, стоко много… Старый пенек, всё покупал, идиёт малахольный. Они мине не нужны, я их выбросить хотела… Почем возьмешь?

По опыту я уже знал, что когда изначально утверждали, будто бы предлагаемые книги собирались выкинуть (отдать в детский дом, госпиталь, школу), а потом резко переходили к «почем возьмешь?», передо мной почти наверняка оказывался жадный человек. Что ж, сейчас и проверим…

— Бабуля, я по дорогой цене книги не покупаю, да при том еще и беру с разбором. Если так устроит — что ж, тогда могу подойти, пересмотреть, выбрать.

— Сынок, а вот ежели ты усё возьмешь, гамузом, я так задешево отдам, так задешево!

И божий одуванчик для пущей убедительности прижмуривает глазки.

— Ну и почем же конкретно?

— Ой, сынок, да хотя б уж по пиддисят рублёв за книжку дашь — и господь с тобой…

— Да ты что, офонарела? — изумляясь эдакой наглости, на автомате перехожу на «ты». — Я сам по двадцать-тридцать рублей в среднем за книгу торгую, а чтоб по полста покупать… Потом-то по какой же цене реализовывать?

— Сынок, да что ж ты так теряесься-то! — возвышает голос бабуля. — Да я ж специяльно племянницу в мага′зин посылала. Она мине и сказала, что там кажная книжка — по сто рублёв и боле. Вот ты у меня по пиддисят-то возьми, а сам по сто рублёв опосля продавай, в большой выгоде будешь.

— У меня по магазинной цене литературу никто приобретать не сподобится, — хмыкаю я. — Да там и книги все новые, а у тебя, небось, одно старье, да еще и макулатуры полно. Ей же в скупке вся цена — пятьдесят копеек за килограмм.