Рыцарь из ниоткуда - Александр Александрович Бушков

мокрые волосы, мокрые усы. Мыслям далеко до полного сумбура, но все равно потрясение оказалось сильным. И Сварог оторопело молчал. Потом открыл рот. И бухнул:

– Может, это твоя могила и есть…

– Где?

– Там… – Сварог поднял руку, но спохватился, что не знает, в какую сторону показать. – Там, где я был… живу…

– Возможно. У каждого из нас когда-нибудь непременно будет могила. И я не настолько глуп, чтобы рассчитывать прожить… сколько ты говоришь, старый, нас с ним разделяет?

– Две тысячи лет! – ликующе заорал старик. – Ради тебя я превозмог две тысячи лет! Я…

– Две тысячи лет, – сказал Нохор. – Я не рассчитываю даже на сто лет.

– Он улыбнулся одними глазами. – А там, рядом с моей могилой, нет ли случайно твоей?

«А кто его знает, – подумал Сварог. – Может, мы там оба, и Света сейчас нас обоих раскапывает… Кто же это – готы, динлины? Или один из многочисленных народов, от которых не осталось имен? К тому же каждый народ всегда именовал себя совсем не так, как называли его соседи…»

– Я не хочу… – вырвалось у него.

– Может, и не хочешь, – сказал Нохор. – А может, и хочешь. Этот старый болтун, пытаясь мне объяснить свои секреты, твердил, что будто бы не в состоянии уволочь того, кто этого не хочет. Что-то похожее говорил.

Он ужасно много болтает, но я не слушаю, признаться, потому что меня интересует конечная цель, а не сопутствующие ей потоки высокоумных слов.

Он не врал, что сможет забраться на две тысячи лет вперед и умыкнуть оттуда подходящего человека. Я в этом убедился. И этого мне достаточно.

Тебе, я думаю, тоже. Сейчас тебе принесут оружие, одежду, приведут коня.

Тебе будет интересно. У меня уже есть трое таких, что умерли сотни лет назад, но ты первый из тех, кто еще не родился…

Глаза, спохватился Сварог, нельзя смотреть ему в глаза, а я смотрю!

Он опустил голову, уперся взглядом в сочную зеленую траву, потом посмотрел на реку, широкую, полноводную, быструю, высохшую в незапамятные Бремена. В те времена, которым предстояло еще наступить тысячи лет спустя. А в «незапамятных» временах он сам сейчас пребывал.

Сомнений в реальности происходящего у него не было решительно никаких. Однажды в далекой жаркой стране – не в той, где Аллах, а там, где посреди столицы, на площади, стоял каменный лев, – он допился до белой горячки и с тех пор считал себя знатоком галлюцинаций. Да наверняка таковым и был, как всякий, кому довелось столкнуться с Белой Леди (как выражался интеллигентнейший алкоголик доктор Зуев, раза три в год тихо гонявший из-под стола опричников, чекистов и вовсе уж экзотическую нечисть вроде друидов). Вокруг, без сомнений, была стопроцентная реальность – с яркой зеленью, шумом реки, запахами конского пота и нагретых солнцем кольчуг, и кожаной сбруи, и пропыленного плаща, в который кутался Сварог.

С влажной землей под ногами и ветерком. С неизвестным Истории вождем Нохором, приверженцем крайне оригинальных методов вербовки новобранцев, явно не собиравшимся упрашивать или давать время на раздумье. Единственная поблажка, на которую вождя хватило, – не наезжать, с легкой улыбкой ждать, пока опамятуется ошеломленный небывалым прибытием на сборный пункт очередной рекрут.

"А почему бы и нет? – подумал вдруг Сварог. – Почему бы и не стать генералом доисторической конницы? Как бы там ни обстояло, хуже не будет.

Это главное. Хуже не будет. Понижают в должности здесь наверняка просто – булавой по темечку. Зато и не превращают в дерьмо собачье в огромных кабинетах, не заставляют строить социализм на другом конце света, бегать за водкой для столичного генерала и нежно поддерживать его превосходительство за локоток, пока оно блюет с крыльца. Деньги здесь не деревянные, а золотые, а подлецов можно вешать, если найдется поблизости дерево. И все такое прочее. Но самое, самое главное – здесь попросту режут и жгут, не подводя под все это идейную базу…

Вот только – воздух… «Мы обрушились с неба, как ангелы, и опускались, как одуванчики». Все правильно, и некоторых из наших в самом деле кончали еще в воздухе (отчего оставшиеся в живых им порой завидовали), но все равно непосвященному не понять, что такое для десантника, отнюдь еще не старого, провести остаток дней своих прикованным к земле. К тому же…" Сварог чутко прислушался. Где-то над самым ухом явственно слышалось далекое ворчание моторов, гудение дрянных, советской работы, водопроводных труб, орал магнитофон, под гром оркестра с божественной хрипотцой надрывалась Эдит Пиаф:

Он застонал и упал ничком

С маленькой дыркой над виском.

Браунинг, браунинг…

Игрушка мала и мила на вид,

Но он на полу бездыханный лежит.

Браунинг, браунинг…

Звуки его квартиры прорывались сквозь Необычное.

И Сварог понял, что не сможет. Он не в состоянии был уйти от прежней жизни, хоть и похожей на фантасмагорию, от ее идиотизма и надежд. От неба.

Высокие слова отчего-то чаще приходят на ум, когда стоишь голый на берегу.

Шум утраченного было мира становился все навязчивее, громче, явственнее, и не потому ли лохматый старикашка, на котором амулетов больше было, чем одежды, ошарашенно заметавшись, вдруг побежал к массивной трехногой курильнице, чадно дымившей неподалеку?!

Сварог кинулся к недалекому берегу, заметив краешком глаза, что всадники рванули галопом ему наперерез, и отметив краешком сознания, что они непременно опоздают. Он сам не знал, почему поступает именно так, – его словно бы вела чужая непонятная убежденность, опытная воля. Плащ полетел в сторону, Сварог прыгнул. В воду он вошел косо, шумно.

Целеустремленно и тупо, словно торпеда, пошел на глубину. Сильными гребками разметывая воду, рвался неизвестно куда, плыл словно бы уже не в воде, а в густом синем тумане, липнущем к телу. Потерял всякую ориентацию, не соображал уже, где он и двигается ли вообще. Разноцветные круги перед глазами превратились в плывущий навстречу бледный свет. Удушье стиснуло грудь, Сварог открыл рот, но не почувствовал хлынувшей в горло воды, совсем ничего не почувствовал, ни воды, ни воздуха, и это оказалось самым страшным. Он дернулся всем телом к свету.

И взмыл из родной ванны, расплескивая воду на пол. В горячке выскочил, перевернув магнитофон, дернул хлипкую задвижку, вывалился в комнату, запаленный, голый и мокрый.

Родная жена, изучавшая в кресле не особенно старый номер «Плейбоя», посмотрела поверх цветной красотки в строгом деловом костюме, но с провокационным вырезом до пупа; хмыкнула, спросила с надеждой:

– Ну что, крыша едет? Зуеву звонить? В трезвой полосе сейчас ваш