Крепость мёртвых - Андрей Андреевич Соболев

«Вы нам врете, – кричал как можно громче он, больше для вида – учите всех любить, а казакам позволяете убивать».

«Так они же слуги государевы, – отвечал священнослужитель, – к тому же нас защищают».

«Значит вас ваш еврейский Бог не защитит, или вы просто сами в него не веруете?», – не унимался Башка.

«Бог с тобою, что ты говоришь такое, и волосы наши сосчитаны», – говорил тихо отец Даниил.

«Ах так, тогда зачем нам здесь казаки? Это убийцы, а вы их прямо с оружием в храм пускаете».

Когда на горизонте показался казачий патруль (это происходило в последние недели пребывания в Ставрополе Второго степного полка), Башка быстро затерялся в толпе.

Видели его часто с одной девкой. Из бедных, легкого поведения. Но не проституткой. Вроде как это была его пассия. Была она слегка полноватой, с огненно рыжими волосами и засыпанном конопушками лицом. Однако симпатичным.

Так вот этого негодяя и пытались отбить смутьяны. Вел себя Башка в тюрьме вызывающе. Он прекрасно знал, что у нас здесь организовано несение службы в полном соответствии с законом. Бояться ему было нечего. Да он драться и не кидался. А только бывает зайдет в его камеру утром казак, заступающий на пост, который отвечал за сектор, где была камера Башки (такой был порядок – осматривать камеры заступающей сменой), и он на казака с вызовом посмотрит и скажет:

«Вас еще не перебили, господа степняки?».

В один из тех дней, следующими сразу за попыткой мятежа, я, как частенько в свободное время, отправился к одной женщине, с которой имел отношения. Звали ее Юлия. Была она на десять лет старше меня, вдова, воспитывала пятнадцатилетнего сына. Он учился в городской гимназии. А мать работала фельдшерицей в больнице.

Познакомился я с ней в ту ночь, когда меня ударили ножом в плечо. Был я тогда урядником и заступал частенько начальником патруля. В мои обязанности входило, в сопровождении двух казаков, ходить по городу и препятствовать нарушению порядка. Конечно же у нас был свой маршрут. В минуту, предшествующую ранению, мы обходили, помню, квартал, расположенный у самого Черного леса.

В одном из дворов мы услышали шум. А в том районе люди жили скученно. Двор занимало до десяти не больших домиков. Зайдя туда через полуоткрытые большие ворота, мы увидели толпу мужиков. Посреди этой компании стоял стол со множеством бутылок, а возле этого всего два взрослых рослых парня, смеясь, толкали друг к другу по очереди, как мячик, худенького мальчонку, который кричал:

«Дяденьки, не бейте, не бейте».

Увидев нас, пьяная толпа замолкла на мгновение, но быстро пришла в себя. Все люди из нее остались молча стоять на своих местах, а к нам развязанной походкой стали подходить пятеро, судя по всему, заводил.

«А, казачки, – сказал один из них, – а что вам здесь нужно, убирайтесь-ка по-хорошему».

В ту же секунду, как он договорил, моя плетка обрушилась на его лицо, превратив щеку в клочья, что его самого сильно пошатнуло, покатив по земле. Тут же его четыре приятеля накинулись на нас. Пока я отбивался плеткой, заметил, что нападающих уже стало на много больше. Вдруг, я увидел летящую с чем-то блестящим руку, направленную к моей груди. Сработал защитный рефлекс, и я повернулся боком, подставив под удар плечо.

В эту секунду пронзительная боль охватила всю мою руку от плеча до локтя и заставила немного согнуться в левый бок. В этот момент я услышал выстрел. Пока мы просто дрались, казаки отбивались от нападавших прикладами. А, увидев, что меня чем-то пырнули, один из ребят сделал выстрел.

Я оказался в дымном облаке, а от нас разбегались в разные стороны пьяные мужики. Как только пороховой туман рассеялся, я увидел лежащего на спине человека (это был тот, кто ударил меня ножом), а не вдалеке, сидящего на корточках того самого юнца, который недавно летал мячиком по подворотне.

Дальше я запомнил только то, как мы с казаками шли куда-то быстрым шагом, ребята вели меня под руки, а впереди бежал тот мальчик и кричал:

«Вот здесь, скоро уже наш дом».

Оказалось, что он вел нас к себе домой, где его мать вытащила нож из моего плеча, промыла рану и зашила ее рыболовной леской. Было больно, а она действовала довольно-таки грубо. Если бы передо мной был наш полковой врач, я бы крыл в ту минуту все и вся нецензурной бранью. Но здесь была женщина и приходилось сдерживаться. Затем мы быстрым шагом двинулись в сторону расположения полка.

Уже под утро полсотни казаков прочесали весь тот район, пока я лежал в лазарете (у меня начался жар) и даже арестовали несколько человек. Через неделю вечером я зашел отблагодарить ту женщину. Резкие движения еще приводили к острой боли, поражавшие всю левую руку.

При свете дня я разглядел ее черты. Юлия была еще молода, но выглядела как бы уставшей и грустной. А в уголках глас залегли едва заметные морщинки. Мы долго разговаривали с ней. Она говорила, что я спас ее сына. Что-то там насчет его карточного долга и местных задир.

Увидев, что я, скорчив лицо в гримасе, смотрю не на нее, а в сторону, налила мне вина. И продолжила что-то рассказывать. Не помню, как, но я заснул прямо у нее на диване, пока она говорила. Проснулся я в темноте, от того, что кто-то гладит меня по голове. Не понимая где я, попытался встать, но почувствовал, как легкая и мягкая рука легонько прижимает меня к подушке, а нежный голос говорит, – «Лежи, не вставай», – все вспомнил и, схватив темный силуэт здоровой рукой, прижал его к себе.

Утром я проснулся от легкого тормошения и женского голоса, – «Мне скоро пора на работу, вставай завтракать». Я поднял голову. Передо мной стояла Юлия, но как будто совсем не та, которую я видел вчера. Она преобразилась, даже помолодела. От прежней грусти на лице не было и следа. Даже морщинки в уголках глаз стали вообще не заметны. Вот так мы стали с ней встречаться.

Вообще, полковой батюшка категорически был против таких союзов. Ругал казаков. Потупившись, мы слушали его обличающие слова. Но, что греха таить, многие из нас имели любовниц в Ставрополе. В первую очередь холостые казаки. Никто не хвастался этими отношениями. Никто особо и не скрывал. Все знали, и все молчали.

И вот в тот теплый июльский вечер, выспавшись после дежурства, переодевшись в гражданскую одежду, я отправился