Записки фельдшера - Олег Врайтов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И что теперь, Андрюха? — тоскливо спросил мающийся Стас.
— Будем посмотреть, — задумчиво сказал я.
Дождь грохотал все сильнее.
* * *— Ты рехнулся? — изумился Костя, мой напарник. — Нет, серьезно — рехнулся?
Я лишь зыркнул на него, не отвечая. Надоело уже. Каждый, кто слышал мои речи, реагировал именно так. И Костик, как я надеялся, будет счастливым исключением, ан нет — он точно так же выпучил глаза, словно я только что сообщил, что собираюсь дать обет безбрачия, совершить кастрацию тупым ножом и удалиться в монастырь для постящихся гермафродитов.
— Андрюха, ты что творишь вообще? Вроде бы парень не дурной, мозги твои где?
— Да при мне они, — не выдержал я. — Под волосами! Кость, хоть ты не зли, а?
Напарник раздраженно закурил очередную «Приму», наполнил салон санитарной машины зловонием дешевого табака. Как он эту дрянь смолит, да еще в количествах, которые не то что лошадь — кашалота угрохают, ума не приложу. Сегодня я для разнообразия работал в составе полной, следовательно — врачебной бригады, Константин перебрался из кабины в салон, и ему ничего не мешало трепать мне нервы всю дорогу до места вызова. Чем он с удовольствием и занимался, на правах старшего брата, которого у меня никогда не было.
— Да пойми ты, — обреченно начал уже осточертевшую тему я, — что не лежит душа у меня к этой психологии. Да и перспективы — какие? Детский сад, школа, центр реабилитации? Тесты, субтесты, графики, корреляции-компиляции? Не мое это! Не перебивай! Не мое это, говорю — сидеть и бумажками шуршать. Я не говорю, что эта работа неправильная или бесполезная, но мне она не по душе. А вот это все, — я широким жестом обвел еще мокрый после дезинфекционных натираний салон «Газели», — мне нравится. Так зачем я должен получать бесполезное образование и еще год учиться профессии, в которой я все равно работать не буду?
Напарник яростно затянулся так, что, казалось, дым повалил у него даже из ушей.
— Андрюха, ты тоже пойми — эта работа неблагодарная. Благородная, может, не спорю, но неблагодарная и вредная. Ну, отработаешь десять лет, двадцать, тридцать, если повезет — а потом спишут тебя на берег с пиелонефритом, простатитом, гипертонией и инфарктом вдогонку. И ни одна б… — он осекся — врач Майя Игоревна Таганина (она же — Театр, в честь одноименного храма актерского искусства на Таганке) очень не любила матерной ругани, — никто тебя и не вспомнит завтра. На кой хрен она тебе нужна? Умный парень, с высшим образованием почти? Э?
— Плевать.
— Это тебе сейчас плевать, салага. Пока молодой и не огреб еще от выездной работы по самые уши. А когда в этом болоте завязнешь, не поплюешься особенно.
— Константин, а чего ж ты тут тогда плещешься, в болоте этом? — ехидно спросил я. — Вынырнул бы, да пошел куда в другое место.
Остатки сигареты полетели в окно. Туда же — и непременный плевок, завершающий каждый акт курения этой гадости.
— А мне уже поздно, — угрюмо ответил напарник. — Восемнадцать лет на «Скорой» — это тебе не с крыши…
— Мальчики, готовы? — раздалось из кабины. — Подъезжаем.
— Готовы, — отрывисто отозвался Костя, доставая из кармана робы две пары перчаток. Одну он перекинул мне на колени, вторую с особым шиком (я в очередной раз крякнул от зависти) натянул на руки двумя отработанными движениями, звонко шлепнув латексом по коже запястий. Разумеется, я с ними возился не меньше двух минут, пока мои пальцы, словно издеваясь, лезли не в свои отделения. Когда я все же закончил, ворчуна Кости уже не было — передо мной сидел Константин Марков, фельдшер высшей категории, двенадцать лет отработавший на бригаде реанимации. Уж не знаю, когда он успел открыть и переворошить укладку, но мне в руки сразу впихнулись четыре бинта, четыре же стерильные салфетки и венозный жгут. В его карманах, это я знал точно, уже готовы к бою были периферические катетеры, ножницы, фонарик, упаковка ампул с адреналином, кроостанавливающий зажим и бог знает что еще.
— Кислород, кардиограф, — коротко бросил он, перегибаясь за носилки и выволакивая дерматиновую сумку, где хранился мешок Амбу.
Над головами у нас несколько раз тревожно взвыла и потухла на тянущей тягостной ноте сирена, разгоняя мельтешащих в окнах людей. Машина сбавила скорость.
Я рванул ящик шкафа за носилками, извлекая оттуда брезентовый мешок с кислородным ингалятором и шитую-перешитую матерчатую сумку с насмерть сорванной, болтающейся на нитках, «молнией», где хранился бригадный кардиограф.
— Ребята, на выход, — раздалось из кабины. Хлопнула дверца.
Мы выпрыгнули из «Газели», нагруженные сумками, чехлами и укладками. Гомонящая толпа обступила нас, подталкивая, подпихивая, давя своей безразмерной, пахнущей по́том, тушей.
— Живо!!
— «Скорая»! Ваш-шу драную мать! Где они?
— Да пропустите врачей!
— Куда? Куда прешь, ё?
— Разойдитесь, кому говорю!
Место вызова — 2-я объездная дорога, улица Транспортная, место, где часть той самой дороги год назад, после особо яростного осеннего дождя злорадно просела вниз, образовав осыпь высотой метров пятнадцать и обвалив дорожное полотно почти наполовину. Ремонтные работы, не прошло и десяти месяцев, были в самом ходу, когда склон снова подвел, ответив на полуторанедельные ливни образованием небольшой, но подлой селевой рытвины, опрокинувшей уже стоящие в два ряда габионные корзины и средних размеров ковшовый экскаватор. Последний упал очень неудачно.
— С-сука, — процедил Костя.
Мужчина, как видно было сразу же, был плох. Бледный, безучастный ко всему, в том числе — и к нашему приезду, он лежал в жидкой грязи, прикрытый от моросящего дождя чей-то строительной курткой, с нашитыми на ней люминесцентными полосами и белыми буквами «Трансдорстрой-11». Экскаваторный ковш, который так неудачно придавил его ногу, был отвален в сторону, и трое рабочих в таких же куртках, опираясь на заляпанные грязью ломы, стояли рядом.
— Вот, доктора, придавило его, — сказал один из них. — Убрали ковша́, лечите. Пока вас дожд…
— Долбоебы, — злобно выплюнул мой напарник.
Врач, дернув щекой, присела на корточки возле пациента.
— Давно ковш убрали?
— А?
— Ковш когда убрали?
— Ну, минут пять… Не, десять… — ответил тот же, что нас приветствовал, визуально ошарашенный Костиными словами.
Костя больно пихнул меня в бок:
— Жгут!
Я, рассыпая то, что лежало в кармане, торопливо размотал резиновую трубку жгута, рухнул на колени прямо в раскисшую от дождя землю. Нога пациента в форменных брюках, заляпанных грязью и белыми пятнами цемента, была неправдоподобно тяжелой, неповоротливой и на ощупь твердой, как полено. Сопя, я приподнял ее, пропуская жгут снизу, и принялся неумело затягивать его сверху: жгут затягиваться не желал, расползаясь сразу же после того, как я отпускал его концы. Каюсь, жгуты мне еще накладывать не приходилось. Может, там узел какой-то особый? Костю я трогать не рискнул, он как раз, введя катетер в локтевую вену пострадавшего, уже присоединял к нему шприц с промедолом. Майя, хмурясь, сгорбилась над второй рукой лежащего, в ушах у нее были дужки фонендоскопа.
— Низкое, — бросила она. — Глюкозу в систему и пошустрее.
— Андрей, — не оглядываясь, буркнул Костя.
Отчаявшись, я мотнул головой двум работягам, что стояли ближе всех ко мне.
— Парни, помогите, а?
— Давай, — с готовностью произнес один. — Чего делать?
— Вот, ты ногу ему приподними, а ты жгут натяни и держи покрепче.
— Нахрена? — поинтересовался второй, послушно хватаясь за концы жгута. — Только ж с него тяжесть сняли, опять, что ли, давить?
— Делай, что говорят, — рявкнул мой напарник.
Я, горя щеками, раскрыл терапевтическую укладку. Перед глазами все мельтешило, сливалось, путалось, хотя каждый предмет я здесь лично перекладывал не далее, как утром — Костя меня каждую смену заставлял перебирать содержимое ящика, даже если уходящая смена божилась, что расхода медикаментов не было. «Тебе работать», — наставительно говорил он. «Как там до тебя работали другие, ты не знаешь, и если чего-то в ответственный момент не досчитаешься, кроме как с себя, ни с кого спросить не сможешь. Учти». Я учитывал и каждое утро добросовестно перебирал туго упиханные в оранжевое нутро укладки бинты, салфетки, системы, перчатки, картонные коробочки с лекарственными растворами, стянутые резинками упаковки с шприцами, вчитывался в синие надписи на ампулах… Вот только сейчас у меня было ощущение, что я это все вижу в первый раз, и я лишь бестолково шарил между крафт-пакетами, коробками, пластиковыми упаковками, не находя того, что нужно.
Где-то вдали гулко громыхнуло, налетел порыв ветра, и холодные капли дождя замолотили по моей спине. Словно сквозь вату, я слышал, как громко, то и дело срываясь на мат, переговариваются рабочие, как яростно шелестит ветвями, сдирая с себя остатки листвы, растущий неподалеку тополь, как сипло, неровно, нехорошо дышит лежащий перед нами на земле человек.