Алмаз раджи. Собрание сочинений - Стивенсон Роберт Льюис

Я принес рому, и капитан с жадностью осушил стакан.

– Ого! – воскликнул он. – Теперь мне стало куда лучше! Не говорил ли тебе доктор, сколько времени мне придется проваляться на этой койке?

– По крайней мере, неделю, – отвечал я.

– Проклятье! – вскричал он. – Целая неделя! Я не могу лежать так долго – они успеют прислать мне черную метку! Негодяи уже пронюхали, где моя стоянка. Не сумели сберечь свое, а теперь гоняются за чужим. Разве это достойно настоящих моряков, скажи на милость? Но я стреляный воробей, и меня не проведешь. Я никогда не сорил своими деньгами и не намерен их терять. Я сумею обвести этих негодяев вокруг пальца и не боюсь их. Я справлюсь с ними, говорю тебе, дружок!..

При этих словах он приподнялся на постели, схватив меня за плечо с такой силой, что я чуть не закричал. Затем он тяжело, как две колоды, спустил на пол ноги. В его угрозы, произнесенные едва слышным голосом, верилось с трудом. У него не хватило сил, чтобы встать, и капитан присел, тяжело дыша, на край кровати.

– Твой доктор прикончил меня, – пробормотал он. – В ушах у меня звенит, в глазах темно. Помоги мне лечь…

Но не успел я протянуть руку, как капитан повалился навзничь. Некоторое время он лежал молча, а потом спросил:

– Джим, видел ты этого моряка, что явился сегодня?

– Черного Пса? – спросил я.

– Да, Черного Пса, – ответил он. – Он очень плохой человек, но тот, кто послал его сюда, еще хуже. А теперь слушай сюда. Если мне не удастся выкарабкаться, знай – им нужен мой сундук. Тогда мигом садись на лошадь и скачи как можно быстрей… Все равно, раз ничего не поделаешь… Скачи к этому доктору и скажи ему, чтобы он собрал как можно больше людей и перехватил бы здесь, в таверне, всю шайку старого Флинта. Я был первым штурманом у старика Флинта… И я один знаю это место… Он сам сказал мне об этом в Саванне, когда лежал при смерти, как вот я сейчас. Но ты ничего не предпринимай, Джим, пока они не пришлют мне черную метку или покуда ты снова не увидишь Черного Пса или одноногого моряка.

– А что за черная метка, капитан? – спросил я.

– Это обвинение, парень. Я все расскажу тебе, если они ее пришлют. Ты только смотри в оба, Джим, и клянусь, я разделю все, что осталось, с тобой поровну.

Он начал заговариваться, голос его становился все слабее. Я дал ему лекарство, и он проглотил его покорно, как ребенок, со словами: «Если какой-нибудь моряк и нуждается в лекарстве, так это я».

Вскоре он забылся тяжелым сном, и я вышел. Не знаю, как бы я поступил, если бы все шло благополучно. Вероятно, сообщил бы обо всем доктору, так как ужасно боялся, что капитан потом пожалеет о своей внезапной откровенности и прикончит меня. Но обстоятельства сложились иначе – вечером скончался мой отец, и я позабыл обо всем на свете. Я был так поглощен нашим горем, похоронами и прочими хлопотами, что даже не вспоминал о капитане.

На следующее утро капитан спустился вниз и отобедал, как обычно. Ел он немного, зато много пил. Я думаю, что он выпил рому даже больше своей нормы, так как самостоятельно хозяйничал у стойки и при этом так сердито сопел, что никто не решился ему помешать. В ночь накануне похорон он был совершенно пьян. Ужасно и отвратительно было слышать его дикое пение в доме, где лежал покойник. Но, несмотря на болезнь капитана, мы по-прежнему опасались его. Доктора, который бы мог заткнуть ему глотку, не было поблизости, его вызвали к одному больному за несколько миль, и после смерти моего отца он не заглядывал в наши края.

Я уже говорил, что капитан был слаб. Силы его стремительно убывали. Он с трудом взбирался на лестницу, подходил, пошатываясь, к стойке, и лишь изредка высовывал нос за дверь, чтобы глотнуть свежего морского воздуха. При этом он хватался за стену и дышал тяжело, как человек, одолевший высокую гору. Он почти не разговаривал со мной и, очевидно, забыл о своей недавней откровенности.

Характер его сделался еще более вспыльчивым, он раздражался из-за малейшего пустяка. У него появилась дурная привычка, напиваясь, класть на стол рядом с собой кортик. Впрочем, на посетителей он почти не обращал внимания и казался полностью погруженным в свои мысли. Однажды, к нашему крайнему удивлению, он даже начал насвистывать какую-то деревенскую песенку, которую запомнил, вероятно, в юности, еще до того, как стал моряком.

На следующий день после похорон я вышел около трех часов пополудни из таверны и остановился перед входом. Я с грустью думал о своем отце. День выдался пасмурный, холодный и туманный.

Внезапно я заметил человека, который медленно тащился по дороге. Очевидно, это был слепой, так как дорогу перед собой он нащупывал палкой, а глаза его прятались под зеленым козырьком. Закутанный в рваный матросский плащ с капюшоном, он казался скрюченным от старости или слабости. Мне никогда не доводилось видеть более отвратительного и пугающего лица. Остановившись перед таверной, он громко обратился куда-то в пространство:

– Не скажет ли какой-нибудь добрый человек несчастному слепцу, потерявшему зрение, защищая нашу родину Англию, где и в какой местности он сейчас находится?

– Возле таверны «Адмирал Бенбоу», у бухты Черного Холма, – ответил я.

– Я слышу голос, – проговорил слепой. – Совсем молодой голос. Не могли бы вы, мой юный друг, подать мне руку и проводить меня в дом?

Я протянул ему руку, и этот жуткий слепой горбун вцепился в нее, точно клещами. Я испугался и хотел освободиться, но незнакомец притянул меня к себе.

– А теперь, мальчуган, – сказал он, – веди меня к капитану!

– Сэр, – запротестовал я, – честное слово, я не могу.

– Не можешь? – засмеялся он. – Вот как? Веди сейчас же, а не то я сломаю тебе запястье!

И он так крепко сжал мою руку, что я вскрикнул от боли.

– Сэр, – начал я, – ведь я опасаюсь не за себя, а за вас. Наш капитан теперь сильно изменился. Он даже за стол садится с обнаженным кортиком…

– Прекрати болтать и веди меня к нему! – приказал слепец.

Я еще никогда в жизни не слышал такого скрипучего и отвратительного голоса, он напугал меня даже больше, чем угроза сломать руку. Я повиновался и повел слепца прямо в столовую, где сидел больной и уже довольно пьяный капитан. Слепец вцепился в меня своей железной клешней и навалился так, что я едва удерживался на ногах.

– Веди прямо к нему и, как только мы войдем, кричи: «Билли, а вот и ваш старый друг!». Если ты этого не сделаешь, я сделаю вот что…

Он снова стиснул мою руку, да так, что я едва не упал в обморок. Напуганный до смерти, я позабыл про свой страх перед капитаном и, распахнув дверь в столовую, выкрикнул дрожащим голосом то, что мне было приказано.

Бедолага капитан только взглянул на нас, и весь хмель разом вылетел у него из головы. На его лице отразилась мучительная боль. Он попытался было встать, но, видимо, сил ему не хватило.

– Ничего, Билли, не беспокойся, сиди, где сидишь. Хотя я и не вижу, зато все слышу. Но сначала дело. Подай-ка сюда свою правую руку! А ты, парень, поднеси ее к моей правой руке.

Мы оба повиновались слепцу, и я увидел, как он переложил что-то из своей правой руки, в которой держал палку, в ладонь капитана, а та мигом сжалась в кулак.

– Дело сделано! – твердо сказал слепой.

Он выпустил мою руку и с невероятной скоростью выскочил из столовой. Я не успел и слова вымолвить, как с дороги послышался удаляющийся стук его палки.

Мы с капитаном не сразу пришли в себя. Я выпустил его руку, которую все еще держал, и он взглянул на то, что в ней было зажато.

– В десять вечера! – вскричал он. – У нас еще целых шесть часов в запасе! Используем их с толком!

Он вскочил на ноги, но вдруг пошатнулся, схватился за горло и, издав какой-то странный звук, рухнул на пол.

Я бросился к нему, призывая на помощь свою матушку. Но спешить уже было некуда: капитан скончался от апоплексического удара. И странное дело – как только я понял, что он мертв окончательно и бесповоротно, я заплакал, хотя не любил его и лишь изредка жалел. Но это была вторая смерть, случившаяся на моих глазах за последние дни, к тому же рана в моей душе, нанесенная потерей отца, еще не зажила.