Одинаково испорченные - Владимир Моисеев

Энэны никогда бы не взялись исполнять работу начальников. Думаю, что верно и обратное. Но самое главное, наши мечты и цели настолько разнятся, что соперничество совершенно невозможно. Следовательно, нет поводов для конфликтов. Я, энэн, так считаю. У начальников может быть свое мнение, вот и надо спокойно поговорить с ними, разузнать, что и как. А вдруг мы их обижаем и даже не замечаем этого?

Вот ведь какой парадокс обнаружился — писать книги у меня концентрации не хватает, а заниматься розыском таинственных начальников я оказался готов наилучшим образом. Забавно.

И я придумал, как можно отыскать начальников! Легко и без особых заморочек. К сожалению, мне помешали, раздался звонок в дверь, кто-то пришел в гости. Жаль, что я не удосужился записать свою светлую мысль хотя бы на клочке бумаги. Признаться, мне было совсем не до того — я испугался и засуетился. Неудивительно, что все теории и философские построения моментально вылетели из головы. Если бы мне подсунули листок и карандаш и потребовали зафиксировать самые главные мысли, которые вертелись в этот момент у меня в голове, то я бы написал только: «Кто там? Что вам надо?» Остальное словно стерли. Я почувствовал, что мне по-настоящему страшно. Договор о сотрудничестве с людьми — это прекрасно, но кто даст гарантию, что однажды ко мне не заглянет человек, который по идейным соображениям этот договор не признает?

Но обошлось. По счастью, я знал человека, решившего навестить меня без предупреждения. Надо сказать, что его появление оказалось для меня сюрпризом. Литературовед Глеб Абрикосов, действительно, проживал поблизости, но друзьями мы не были. Так, мило общались, встречаясь на презентациях, изредка Абрикосов мне звонил, интересуясь моим мнением по поводу какой-нибудь литературной новинки, время от времени звонил ему и я. В последний раз, помнится, расспрашивал его про Нину. До визитов впрочем, дело не доходило. И вот он сидит в моем кресле. Мне стало не по себе, не приходилось сомневаться, что на этот раз повод для визита у Абрикосова был более, чем серьезный. Как сказал однажды талантливый поэт, как же надо любить человека, чтобы отправиться к нему в гости!

Интересно было бы узнать, человек он или энэн? Это многое бы объяснило, но я еще не умел различать виды разумных существ по выражению глаз. Надо будет обязательно попросить у Настасьи тестовые таблетки. Оказалось — полезная вещь.

Собственно, об Абрикосове мне было известно совсем немного, только то, что в свободное от приносящей ему немалый доход работы финансовым аналитиком банка «Арктур» он серьезно и вдумчиво занимается творчеством Льва Николаевича Толстого. Не могу сказать, что знакомые литераторы с каким-то особым нетерпением ждали будущую монографию, но к замыслу коллеги относились с пониманием. Идея осмысления творчества несомненного классика с учетом современных реалий выглядела плодотворной. Непонятно было другое — зачем Абрикосову понадобился я. Конечно, он и сам понимал, что вопрос этот обязательно всплывет. Так что, переступив порог моего дома, принялся эмоционально и многословно рассказывать о деле, которое, якобы, привело его ко мне. Вышло у него плохо — сбивчиво, непонятно и нефункционально. Но история получилась проникновенная, хотя понять, зачем Абрикосову понадобился именно я, так и не удалось.

Итак. Утром Абрикосов проснулся в слезах от жгучей обиды. Он искренне пожалел классика, отыскав в качестве предлога для этого на удивление оригинальную причину. Видите ли, у Льва Николаевича не было компьютера. Абрикосову показалось, что обладание этой железякой с монитором позволило бы мастеру как следует отредактировать свои произведения.

Я не сообразил, куда он клонит. А, может быть, просто не счел заявленную причину достаточно весомой для визита. Пришлось переспросить.

— Не понимаю, что плохого в том, что у Толстого не было компьютера?

— Ну, что же вы! — удивился Абрикосов. — Это же очевидно. Сделайте усилие, подумайте.

— Вы считаете, что Льву Николаевичу следовало тщательнее работать над текстом?

— Именно! Я не осуждаю его. Попробуйте, перепишите от руки роман шесть раз! Что и говорить — непосильная работа даже для гиганта мысли.

— Почему именно шесть?

— Оптимальное число для получения условно чистого текста, — объявил Абрикосов со знанием дела, я вспомнил, что предыдущая его работа была посвящена как раз анализу работы над текстом известных современных писателей. Слышал, что у него получился очень интересный научный труд.

— Это вы о гладкописи, что ли? — переспросил я.

— Гладко в голове — гладко на бумаге. Ах, если бы у Льва Николаевича был компьютер...

— Простите, но мне кажется, что Лев Толстой все равно остался бы Львом Толстым.

— Не спорю. Но мне кажется, что компьютер бы ему понравился. Можно только догадываться, к каким потрясающим глубинам творчества он сумел бы прорваться, если бы тщательнее правил текст. Думаю, что мы получили бы что-то по-настоящему поучительное.

— Еще более поучительное?

— Я не исключаю и этого. Мы традиционно привыкли связывать практику медитаций с восточной традицией. А вот мне всегда казалось, что работа с текстом — есть наш способ медитации. Мистическое чувство, направляющее писателя во время правки текста, неизбежно приводит к самым неожиданным духовным прозрениям.

— Ерунда, — не выдержал я. — Вас послушать, так получается, что современные парни, прикупив по дешевке компьютер, тотчас обогнали в своем духовном развитии Льва Толстого. Но это же абсурд! Чушь собачья!

— Дорогой Хримов, мы говорим о писателях, оставляя так называемых литераторов за скобками. Литераторы не моя специализация. Повторяю, я говорю о напряженной работе над собственным текстом, когда даже простая замена одного слова на другое, порождает новые ассоциации, новый взгляд на привычный предмет.

— Не могли бы вы привести пример?

— Пожалуйста. Нетривиальные прозрения встречаются в самом неожиданном материале. Недавно я смотрел очередной псевдо-документальный фильм о пристрастии национал-социалистов мистическому вздору. Банально, но авторам удалось произвести на меня впечатление. Не знаю, заметили ли они сами, как глубоко копнули. По их версии, Гитлер был букашкой, управляемой марионеткой в руках опытных кукловодов. Но только до тех пор, пока не написал свою книгу. Вот тут все и изменилось самым кардинальным образом. Именно написание книги сделало Гитлера самостоятельной фигурой. Это очень важный момент.

Мне немедленно захотелось распространить это правило на остальных людей.

— Так вот почему Брежнев решил подписать «Малую землю»? Подписал и надломился. Бывает, — представленный исторический экскурс показался забавным и поучительным.

— Есть вещи, которые следует делать исключительно самому, не перепоручая знакомым, — Абрикосов, в свою очередь, грустно улыбнулся.

— Ага. Надо научиться отвечать за свои поступки.

Его грустная улыбка показалась неприятно многозначительной. Этап легкого трепа закончился, беседа неуклонно двигалась к своей кульминации, то есть с минуты на минуту Абрикосов должен был перейти к истинной цели своего визита. Не могу сказать, что меня разбирало любопытство, скорее было тревожно. Этот человек нравился мне все меньше и меньше.

— Вот так, — сказал Абрикосов и замолчал.

Это было неожиданно. Я догадался, что он предлагает продолжить разговор мне. Возникла неприятная пауза. Чего он ждал от меня — не знаю. Вот и сказал первое, что пришло в голову:

— Будем ждать, когда в наших благословенных краях появятся любители до блеска вылизывать свои тексты на компьютере. Только, как известно, в литературе умение гладко писать далеко не самое главное. Мне, например, смысл подавай.

— Правильно, правильно. Но довольно часто порядок в тексте помогает его создателю навести порядок в собственной голове. Так ведь бывает, не правда ли?

— Вы говорите загадками.

— Неужели вы не в состоянии привести ни одного примера современной прозы, в которой бы хороший русский язык естественным образом соединялся с глубокими мыслями автора?

— Наверняка есть, я не спорю. Только в голову ничего вот так сразу не приходит.

— А Игнатьев?

— Игнатьев? А что Игнатьев?

— Глубокий парень.

— Честно говоря, не читал пока. Он как-то подарил мне свою книжку, но, признаться, руки не дошли. Слышал, что-то антиправительственное.

— Ерунда! Абсурд! Надо же такое придумать! Ничего антиправительственного в текстах Игнатьева нет и в помине, поскольку во время работы он о правительстве не думает. Не удивлюсь, если он вообще не интересуется проблемой власти. И о начальниках не думает.