Партизанская хроника - Станислав Ваупшасов

Когда-то, видимо, здесь находилась большая деревня, теперь она была мертва.

Война, прокатившись через нее, оставила страшные следы. Чернели пепелища. Высоко торчали закопченные трубы печей. С болью в сердце бойцы смотрели на картину разрушений.

Начальник разведки Меньшиков, обойдя уцелевшие избы, принес взъерошенного котенка.

— Единственное живое существо, оставшееся в селе, — сказал он. Бедное животное, дрожа, ласкалось к нему.

Выставив часовых, отряд расположился на ночлег. Бойцы принялись хозяйничать в сохранившихся избах: одни выметали мусор, другие разводили огонь.

Еще высоко в небе светила луна, когда дневальный поднял отряд. Сильный ветер разогнал тучи, устанавливалась ясная холодная погода. Успешный переход в тыл врага зависел от того, удастся ли незамеченными подойти к линии фронта.

Бойцы собрались без шума. Я приказал надеть маскхалаты. Санки прикрыли белыми нижними рубашками. Длинная, сливающаяся со снегом цепочка, двинулась вперед.

Уже стала слышна автоматно-пулеметная трескотня. В небо все чаще взвивались осветительные ракеты. Своим бледным светом они на короткое время освещали местность, а затем становилось еще темнее. Бойцам то и дело приходилось ложиться на снег, а вскочив, еще и еще ускорять шаги.

К полуночи отряд незамеченным прибыл на участок фронта возле Великих Лук, занимаемый батальоном лыжников. Командир батальона встретил нас приветливо, досадуя в то же время на своих бойцов за то, что они не заметили своевременно нашего приближения.

Командир батальона предупредил нас:

— Фашисты что-то готовят. Они стянули сюда большие силы. Провести через фронт можем, но вряд ли удастся втихую проскочить. Обстреляют, будут преследовать.

— Поищем другое место, — озабоченно заключил комиссар.

Я согласился с ним. Надо было торопиться: наступала весна. Когда начнут таять снега и вскрываться реки, придется бросить лыжи, а без них пройти сотни километров трудно.

Получив от представителя штаба корпуса документ, в котором было указано, что каждая воинская часть обязана оказывать нам содействие, мы двинулись вдоль линии фронта на северо-запад. Долго искали «щель», через которую можно было бы проскочить, но безрезультатно. Мы с комиссаром тревожились: уже десятое марта — весна могла нагрянуть неожиданно. Впереди водные рубежи: Западная Двина, Березина, множество других рек и речушек, которые в разлив станут серьезной преградой на пути отряда.

После двухчасового сидения над картами и сводками с фронта Морозкин с раздражением сказал:

— Вот, Станислав Алексеевич, сколько дорогого времени ухлопали на эти бесполезные шатания. Какой черт придумал это направление?

— Спасибо, дорогой, за откровенность. Я считал себя человеком, а ты узрел во мне черта. Направление выбрал я, а оперативные работники в Москве согласились со мной…

— Что же ты не сказал об этом раньше? — перебил комиссар с оттенком досады.

Мне подумалось, что лучше продолжать разговор в шутливом тоне; вынул карманное зеркальце, сделал вид, будто рассматриваю свое лицо.

— Мм… да, нечего сказать, и почернение есть, и обрастание шерстью значительное, но на черта, однако, не очень похож.

— И все-таки я доволен этим длинным походом, — сказал комиссар.

— Почему? — удивился подошедший Луньков.

— Проверили людей. Все прекрасно держатся, поход закалил их. В тылу врага будут крепче стали.

На рассвете одиннадцатого марта мы прибыли на участок фронта, обороняемый сибирским лыжным батальоном. Обстановка здесь благоприятствовала нам: активных действий не было, немцы не наступали, а наши концентрировали силы и собирали сведения о противнике. Сибирские стрелки в целях разведки делали по ночам глубокие вылазки в тыл врага.

Двенадцатого марта к нам пришел командир батальона и весело сообщил:

— Хорошие новости: в двенадцати километрах отсюда мы нащупали штаб противника. Если ночь будет безлунная, я пошлю людей разгромить его. Они вас и проведут через фронт. Налет на штаб отвлечет внимание немцев, и вы проскользнете незаметно.

Я с благодарностью пожал ему руку. Мы сели за карту.

— Вот деревня Собакино, у самой линии фронта. Там расположился старший лейтенант Рыжов с шестьюдесятью бойцами. К вечеру будьте готовы. В Собакино вас поведут мои бойцы, а оттуда с Рыжовым через фронт. Подходяще?

— Подходяще! — в один голос ответили мы с Луньковым и пошли готовиться к выступлению.

Мы убедились, что санки хороши только в чистом поле, а в лесу, цепляясь за кусты и пни, они сильно задерживали продвижение. В тылу придется идти лесом, санки будут мешать, а при встрече с противником наши запасы могут попасть ему в руки. Не отказаться ли?

Свои сомнения я поведал начальнику штаба Лунькову.

— Жаль оставлять груз, — сказал он, — столько здесь подарков фашистам!

— Все возьмем, ничего не оставим, — ответил я, сам еще не зная, как это сделать.

Начали перекладывать с саней в вещмешки боеприпасы, каждому по двадцать пять килограммов.

— Мне тридцать пять, — попросил Луньков, когда подошла его очередь, и, уложив просимую порцию в мешок, легко вскинул его на плечи.

— Мне можно класть пятьдесят, только выдержат ли лыжи, — проговорил Добрицгофер.

От груза освободили отрядного врача Ивана Семеновича Лаврика, недавно поправившегося после тяжелого ранения, полученного в боях под Москвой. Ему оставили лишь медикаменты.

С наступлением темноты в сопровождении разведчиков-сибиряков двинулись в путь, добрую часть которого нас провожал командир батальона. Он пожелал нам успеха:

— Встретимся после победы!

Вскоре достигли деревни Собакино, разведчики передали Рыжову задание командира и представили нас.

— Прекрасно, — сказал Рыжов, — пройдем — лист не шелохнется, только луна, кажется, собирается вынырнуть. Но ничего, что-либо придумаем.

По его уверенному голосу и манерам чувствовалось, что он успел обстоятельно ознакомиться с местностью.

Составили план перехода. В километре от нас находились немцы. Рыжов со своими бойцами знал каждую «щель» в их расположении, но, на наше несчастье, ветер прогнал облака, и полная луна осветила окрестности.

— Нет, в такую ночь идти — это самоубийство, — проговорил Рыжов. — Противник нас обнаружит и будет преследовать по лыжням. Надо дождаться снегопада.

Решили заночевать в деревне. На рассвете прибежал разведчик и сообщил, что недалеко замечены два лыжника, которые около часа вели наблюдение за деревней, а затем скрылись.

Около полудня со стороны противника показалась группа лыжников. Двое из них отделились и пошли прямо на нас. Рыжов приказал огня не открывать. В двухстах метрах лыжники остановились и, о чем-то переговорив, исчезли за бугром.

Вот вынырнули еще шестеро и спрятались за тем же бугром. По-видимому, немцы скапливались для атаки. Лежавший рядом со мной Рыжов внимательно следил за маневрами врага. Когда последний лыжник скрылся, он сказал:

— Ну, Станислав Алексеевич, не хотели мы здесь шуметь, а, видно, придется. Вероятно, из-за этого холма вылезут немцы, нужно подготовиться. Как ваши ребята?

— Под Москвой славно дрались, — не без гордости ответил я.

— Вы со своим отрядом обороняйте правый фланг, а мы — центр и левый, а также прикроем с тыла. — И Рыжов ушел.

Через полчаса из-за холма показалось до полуроты гитлеровских солдат, которые двигались прямо на деревню. Впереди шли лыжники. Вот они уже совсем близко, можно различить их ухмыляющиеся лица… Но почему не слышно команды Рыжова? Кто-то из фашистов закричал, и одновременно раздался залп наших пулеметов и автоматов. Передние цепи были сметены, уцелевшие гитлеровцы бросились назад. Упавший лыжник поднял руки. Рыжов, крикнув мне, чтобы мы оставались на месте, поднял своих бойцов и бросился преследовать убегающих немцев.

За бугром еще долго была слышна стрельба, постепенно все стихло. Возвратились бойцы Рыжова, неся двух убитых и одного раненого. Противник же только убитыми потерял двадцать человек.

С опушки по деревне начала бить немецкая артиллерия.

— Сегодня они больше не придут, — успокоительно проговорил Рыжов.

Нам очень пригодился взятый в плен немецкий разведчик. Сначала он ничего не хотел говорить, но, после того как плотно пообедал и Карл Антонович с ним дружески побеседовал, сделался словоохотливым и дал ценные показания.

Наши проводники — Анатолий Павлович Чернов и Иван Никифорович Леоненко — просили меня оставить их в отряде. Они успели подружиться с бойцами, увлечься рассказами о партизанских походах. Они сказали, что слышали мой разговор с командиром батальона, разрешившим в случае опасности оставить их у себя. Я согласился.